НАДЕЖДА КАК РЕАЛИЗАЦИЯ
«Для того, чтобы искать страну эльфов, необходимы
уверенность и надежда, а без таковой никому не увидеть отблеска эльфийских гор
в безмятежно – неизменной их синеве.»
ЛОРД ДАНСЕНИ «Дочь короля Эльфландии»
После завтрака на подвале наступает особенно
нравящееся мне время дня, когда коллеги по этой корпоративной вечеринке падают
досматривать прерванные появлением кареты безумия сны и появляется возможность
остаться совсем одному. Эта возможность – одна из самых ценных на тюрьме вещей
– лично для меня, интравертного меня; ее здесь никогда не бывает много. В
камере становится тихо, и ты можешь использовать возможность остаться совсем
одному для реализации спрятанной в ней на случай шмона свободы: подумать об
абстрактных вещах, помечтать или послушать доносящуюся с продола музыку. Радио
стоит у дырявых. Их любимая станция, видимо, «Хит FM», которая играет, когда дырявым предоставляется право
выбора волны. Но такое случается достаточно редко, и потому чаще всего мы можем
слышать «Радио Ретро», самую популярную станцию провинциальных шерифов и Звездместного космоса.
Я использую возможность остаться совсем одному, думая
об абстрактных предметах: «Вот, кстати, почему так – если ты мусор, то
положняком любишь все традиционно-консервативно-обывательское, типа салата
«Оливье», пива и Джо Дассена, устаревшее, давно вышедшее из моды дурновкусие,
ставшее нелепой ностальгией, когда вместо восторга самой прекрасной страной
сожалеют о навсегда утраченной дешевизне и отменном качестве совковых колбас и
водки? По этим приметам можно вычислять потенциальных копов: если тебе нравятся
неактуальные беспонтовые медляки, если ты сентиментален и слезлив под
алкоголем, но готов броситься в драку с каждым, кто это заметит; если ты женат,
и с тех пор, как женился, постоянно ищешь маму – скорее всего, ты имеешь склонность к ношению униформы и
всему остальному, что из этого следует: продажности, доносительству, получению
садистического удовольствия от безнаказанных издевательств над ближними и перманентно низкий IQ.Ты никогда не поймешь Бунюэля, тебе не будет
нравиться безнадежно-красивый Дэвид Линч, Нику Кэйву ты предпочтешь
«Скорпионз», а анархистски-веселой «Chumbawamb»е
– алкогольно-педерастический дебильный движняк Верки Сердючки. Ты - не
Маяковский, не Эдгар По и даже не Адальберт Штифтер. Тебе самое место в рядах.
Твой дом – РОВД».
Итак, новый день Сурка застыл на отметке «8 утра»,
завтрак is over,
попутчики по этой командировке спят на своих плацкартах, а я использую
возможность остаться совсем одному, чтобы почувствовать холод космоса в своем
сердце под звуки песни «Надежда», доносящиеся с продола:
«Светит незнакомая звезда,
Снова мы
оторваны от дома,
Снова между нами города,
Звездные огни аэродрома…»
«Черт возьми, вот почему меня всегда цепляла эта
тема?» - я использую возможность остаться совсем одному, думая об абстрактных
предметах. – «Еще на воле я хотел сделать на нее кавер.» Наверное, там поется о
неких небезразличных лично для меня вещах: дом или его отсутствие, надежда или
ее отсутствие…Они реально много для меня значат – и их наличие, и потенциальная
возможность их иметь, и отсутствие такой возможности. Даже и не знаю что
важнее, но и то, и другое, и третье мне
действительно необходимо. Я никогда не путаю эти вещи: возможность уснуть среди
твоих блестящих огней, милый берег родного дома – прекрасная возможность, но
так уж вышло, что я космонавт, летящий к далеким звездам с неясной
трудноформулируемой миссией. Цель полета удалена на многие миллиарды световых
миль, но я твердо знаю, что она есть, и я не властен ее изменить; это некая от рождения Богом данность простых
вещей. Я не стал бы ее менять, даже будь у меня к тому возможность – красота
процесса и его необходимость выше моей свободы воли. А может быть, свобода воли
именно в этом и заключается. Вот поэтому я и говорю, что ничего не знаю, а
только помню, что я – космонавт, летящий к далеким звездам, а вокруг – лишь
пустой холодный космос. Я помню милые усталые глаза и синие московские метели,
но другая жизнь состоится в любую погоду, а сейчас у меня есть возможность
остаться совсем одному и я всерьез намерен ее использовать: пусть мой
внутренний Я еще раз повторит про себя названия этих дорогих абстрактных
предметов и сожмет кулаки.
Я помню: сразу по заезду на Пресню, когда наша делюга
еще имела возвышенный оттенок героически-безнадежного сопротивления и не стала
обычной тюремно-судебной рутиной (на суд три раза в неделю; ущербные рожи
лузеров на сборках; запарики и вонь автозэков; дни как периоды сна и
бодрствования – чередование кнопок «стоп» и «плэй»), когда наше будущее по
«двести семьдесят восьмой» казалось трагически красивым, а-ля Штаммхайм –
тогда, в 609-ой камере мне попалась в руки советская научная фантастика 60-х
годов, сборник рассказов, кажется, В. Малова. Так, совершенно неожиданно, я
нашел оружие: книжка оказалась тем самым артефактом, что облегчил мне адаптацию к моему новому месту
жительства на ближайшие три (как оказалось) года и позволил сохранить
перманентность моего resistance. Там
было все, что требовалось: космические корабли, бороздящие просторы Вселенной;
земные разведчики, высаживающиеся на неизвестную планету; миллионы парсеков
холодного одинокого космоса; свет незнакомых звезд и гибнущие в огне
космонавты, решившие познакомиться с ними поближе; фулл-контакт с констатацией
отсутствия и надежда в сердце DXM-ного бунта –
обо всем вскользь и между прочим, когда главное видится боковым зрением, а на
большое не обращаешь внимания - с тех пор, как когда-то в детстве посоветовал ему потеряться: «Сегодня
я гуляю, и, может быть, в последний раз. Не загораживай мне солнце на этой
прогулке, черт возьми!» Свет незнакомых звезд не становился дружелюбнее, а
ледяные космические пустоты – теплее и населеннее. Однако теперь я заранее
запасся посторонним присутствием, теплом и вероятной приязнью, захватил их с
собой на эту ежедневную последнюю прогулку – если необходимых тебе вещей в
окружающем отсутствии не существует, то ты должен обеспечить себя их
существованием (скажем – украсть их или придумать) и, как нож, носить их с
собой. Не так ли? Поэтому я спокоен, когда стальное очарование кетаминового
диссоциатива заставляет потенциальных самоубийц в очередной раз высаживаться на
неизвестную безжизненную планету в надежде увидеть отблеск эльфийских гор в
безмятежно - неизменной их синеве – я здесь, я есть, I had a dream …
«Надежда – мой компас земной,
А удача – награда за смелость.
А песни довольно одной –
Лишь только б о доме в ней пелось…»
Я реализую возможность остаться совсем одному, думая
об абстрактных предметах: «Некоторые арестанты, имея в виду Тюрьму, говорят: «Это
- наш Дом». Если это происходит в «крытой» на Покровах – may be.
Странно слышать такое где-нибудь в Саратове». На нашем чудо – лагерьке так
говорят почти все, а что они при этом на самом деле думают – скрыто в
настороженном мраке их черепных коробок. По поведению большинства не
чувствуется, что они дома; скорее – в самом что ни на есть лицемерном плену, в
той его soft-разновидности, где за положняк лгать самому себе и
ничего не хотеть, по возможности делая при этом более – менее уверенную мину («Благо
– Положуха на должном», - кривятся в
вымученной гримасе губы потерянных от собственной никчемности военнопленных.– «Святые места греются, жэвэ эсэс»).
Хорош, дружище. Когда не хватало средств, твой папа
экономил на цели – неужели ты всерьез думал растрогать меня, или, тем более,
удивить этим после года, отсиженного на Копейке? Когда я в очередной раз слышу
эту лицемерную лажу про Дом от какого-нибудь лузера, заехавшего в наш чудо -лагерек за отжатый мобильник или стянутый
мешок сечки, я говорю ему, улыбаясь: «Твой дом – Тюрьма». Обычно эта фраза
воспринимается как обывательская шутка в духе пьяного интеллигентского
кухонного юмора из х/ф «Берегись
автомобиля» - в непонятной белиберде из умняка «политического» каждый пытается
найти то, что сможет вывезти. Мало кто понимает, что я совсем не шучу, а потому
почти все смеются, даже если не поймали ассоциаций с комедийным совковым мылом,
- просто за компанию – ведь я для чего-то улыбался. Кроме совсем уж тупых,
которые не смеются почти никогда (потому что не умеют и боятся спросить?) В
этих случаях я тоже убираю с лица улыбку: «Посмотри, дружок, а разве твой дом
не напоминает Тюрьму? Я-то свой Дом отлично помню, и он совсем не похож на то
место, куда я в конце концов совершенно закономерно попал и где совершенно
случайно пересекся с тобой».
Не надо путать космос с разгонной карамелькой. Если
оказался в тюрьме, то честно констатируй для себя факт ограничения некоторых
своих прав (в том числе – факт временного отсутствия Дома), а не повторяй
придуманные другими людьми в другое время по другому поводу устаревшие
глупости. На Копейке ты не объяснишь мне за Дом, не прибегая к копеешному лицемерию.
Если ты честный парень и тебе это небезразлично, то мы обязательно пересечемся
в БУРе и у нас будет по крайней мере месяц чтобы поговорить о космосе – после
чая с разгонной карамелькой. Ну а пока наше единственное оружие – Надежда.
Мечтай!
«…В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде»…
«Есть вещи, которые не изменяются», - я продолжаю
реализовывать свою возможность остаться совсем одному, думая об абстрактных
предметах. – «Их надо понять и запомнить». Потому, видя за решкой вечерние
сумерки на прогулочном дворике, я радуюсь очередному тюремному дню, который is dead.
На рассудочном уровне я, конечно, понимаю, что сижу я,
в общем-то, неплохо: в БУРе насущное почти всегда разгоняется, на воле меня
помнят и любят, поддерживают и переживают (порой даже чересчур). А вот выйду на
волю – и сразу навалится мерзкий быт со своей сворой тявкающих в унисон мелких
проблем, от которых я здесь и сейчас избавлен и которые придется решать.
Лицемерия навалом и здесь, но на воле - это способ существования человеков, его
непременный атрибут и жизненная необходимость, а здесь это не более чем
традиция, вроде чифира при знакомстве, или некие необязательные к исполнению
правила типа техники безопасности. В этом смысле свобода здесь определяется
возможностью лицемерить либо послать лицемерие к черту. На воле твоя свобода
будет ограничена только возможностью выбора вида лицемерия, но совсем от него
отказаться ты не сможешь – кто же придумал вас такими, люди?!
Ну и конечно – честно, положа руку на сердце –
необходимо признать, что в тюрьме я неслучайно, рано или поздно мой образ жизни
привел бы меня сюда, а причиной того, что это произошло поздно, является только
мое несказанное везение – и я это сознаю. А куда, в какую сторону двигаться на свободе
(в личном плане): читать книги, писать стихи, играть музыку или делать бомбы –
я даже не представляю, так далек я от этих вольных раскладов. «Слишком мало
информации для поиска, Нео».
В конечном итоге я отбрасываю все эти игры разума в
неуверенные непонятки и, видя умирающий в прогулочном дворике очередной день
Сурка, реализую свою возможность остаться совсем одному – мечтаю о Воле. Со
всеми ее перманентными проблемами, слишком человеческим лицемерием и неизбежной
тюрьмой. Плевать!
Моей всегдашней Необходимости сегодня представилась Возможность.
У меня есть Надежда.