Бесконечная история (Невечерний свет)
Бесконечнаяистория
Врач сказал Людке, что у неё рак, опухольне операбельна, метастазы расползлись по всему телу и рассчитывать она может, влучшем случае, на два-три месяца жизни, но если лечь в хоспис, то прибавитсяещё месяцок, полтора и точно перестанет болеть. После этих слов онколог развёлруками, потер подбородок и пошёл по своим невесёлым врачебным делам, а Людкаосталась в палате совсем одна. Соседку справа ещё вчера увезли в морг, вторуюзабрали утром на операцию, и теперь она несколько дней будет лежать вреанимации, а на четвертую кровать желающих пока не нашлось.
В открытое окно влетел жёлтый берёзовыйлисток, покружился, покружился и упал на пол рядом с Людкиными тапочками. Тихобыло в больнице, тихо было на улице, пахло осенью, пахло лекарствами,дезсредствами, кислятиной и подгоревшей кашей на молоке. До часов посещенияоставалось минут тридцать-сорок, но Людка никого не ждала – муж пил, дочьбоялась вида умирающей матери, могла, правда, зайти соседка Нина, если успеет сработы и найдет на кого оставить внуков, а так гостей не предвиделось и, честноговоря, не хотелось. Надоела Людке жалость, надоели ободряющие слова, мол де,не робей, диагноз – не приговор, и не такие вставали на ноги, ты, главное,потерпи, поборись и у Бога попроси помощи. Говорят, а в глаза не смотрят, илиплачут, скрывая слёзы, ведь слёзы – штука правдивая и появляются точно тогда,когда надежды нет, когда всё предельно ясно и смерть стоит в полный рост, скосой, крыльями, когтями; когда она уже взяла человека, но разрешила емупроститься и подготовиться к могильному небытию.
А вообще, рак – это хорошо, потому что ничего не надо делать,и никто за безделье не упрекнет. Одно плохо: год назад начали в деревенскомдоме ремонт, обои содрали, штукатурку с потолка стесали, с пола убралилинолеум, с окон – занавески, двери ошкурили, проводку задумали поменять. Норемонт сначала замедлился, потом остановился, потом запил Мишка, потом она,потом начались боли, кровотечения, одна операция, вторая и стало на всёнаплевать. Эх, если бы Нина помогла, если бы дала деньжат, если бы работягнашла, а то поставят гроб в ободранной комнате, туда же поп притащится, там жепоминки соберут – некрасиво, неудобно перед людьми и самой не очень хочется изгрязи в грязь уходить, лучше, чтобы хоть последний день, последний час, нополежать в чистоте, в аккуратности. Эх, вся надежда на Нину, но вряд ли – непотянет, не захочет и родные не позволят в чужом доме порядок наводить. Нет, непозволят…
— Ну, ты как, Люд, ничего?
Нина пришла совсем уже вечером, далаполтинник на входе, полтинник дежурной медсестре и её везде пропустили.
— Котлет тебе принесла, как ты просила,жареных, с корочкой.
О котлетах Люда мечтала давно. Нинасомневалась, а она чувствовала, что теперь можно, теперь всё можно, хоть бензинпей и гвоздями закусывай, ничего уже не страшно, ничего уже не помешает дожитьи умереть. Также сказал и лечащий врач, поэтому Нина постаралась и котлетыполучились аховыми, пахли на всё отделение, и тепло от них шло настоящее, дажене нужно было подогревать.
Под вечер и в ночь вспоротый живот у Людкиболел особенно сильно, а трубка с пакетом (цекостома по-научному) жгла как ножи воняла ужасно, самой было невыносимо чувствовать запах гниющих внутренностей,а про окружающих и думать не хотелось. Только Нину Людка не стеснялась и могла,не дожидаясь её ухода, поменять пакет.
— В хоспис меня переводят.
Людка лежала лицом к окну и говорила оченьтихо.
— Я месяца два или три ещё будумучиться. Деньги на гроб лежат в бабкиной шкатулке, ты знаешь в какой, гдептица на крышке нарисована. Платье лучше перешить.
Людка до болезни внезапно поправилась,потом также резко похудела.
— Балетки, если не налезут, неодевайте, лучше белые носки или гольфы. И…
Нина съежилась – таким долгим, такимжалобным был стон, как будто стонал хор, а не один человек.
— И за Анькой доглядывай, если сможешь.Бестолковая она, а Мишка завтра же другую найдет; сороковины не закончатся, какв нашей койке чужая баба заведется…
Нинка сидела ещё полчаса, но Людка,выговорившись, лежала молча, и только по тяжёлому, широкому дыханию можно былопонять, что она покамест жива и не спит.
Живот болел всё время, бестолковыенаркотики не помогали, надежда была только на хоспис, где, по слухам, колютхорошие лекарства и бельё стелют свежее, а не стиранное, из-под инсультников.
Дочь, наполовину сироту, Людка жалела, ноумеренно, зато по Стёпке убивалась всерьёз. Стёпку она родила двадцать пять летназад, через три года после свадьбы. Родила быстро, легко и парень удался наславу – три девятьсот, пятьдесят шесть сантиметров, красавец и молчун. Лежит вкроватке, личико серьёзное и ни звука, только иногда, когда надо было пелёнкипоменять, заскрипит или совсем с голодухи начнёт вякать, а так -тишина. Мишкалетал вокруг сына ракетой: купал, пеленал, развлекал, игрушки импортныеприносил неизвестно откуда, ведь тогда и наших-то было не достать. Её, то естьЛюдку, колбасой дефицитной откармливал, купил ей четыре платья, туфель три пары.Машину у директора брал надо и не надо, лишь бы жене угодить, лишь бы Степанане потревожить. На алкоголь даже намёка не было. Сам в городской квартирке обоипоклеил и потолки побелил, а в деревне двадцать соток картошки забабахал ивысадил ровно двадцать яблонь, чтобы первый день рождения – двадцатое марта,запомнился навсегда.
И вдруг мальчик начал плакать. Педиатрпоставил грипп, потом, когда дело дошло до больницы, вызвали профессора, ипрофессор диагнозом сразил: «Инфекция мозга». Для студентов он ещё добавил: «Facieshyppocratica. Exitusletalis».
Господи, какое же у тебя должно бытьсердце, чтобы держать в нём боль матерей и по-прежнему оставаться Богом!
Людка – девушка спокойная, терпеливая, сленцой, но все-таки способная к труду, — как она плакала, как она кричала, какметалась по городам: сначала по родному Тамбову, потом из Тамбова в Москву, изМосквы в Ленинград, из Ленинграда в Киев, а потом снова в Москву. Какие онаговорила слова, какие давала клятвы и какие проклятия вылетали
огнем из её аккуратненького ротика,обведённого по контуру ярко-алой помадой. Не было таких слов и чувств, когда изсемьи ушла мать и пропаланавсегда, когда отец погибал от саркомы, ничего она не сказала мужу послепервой совместной пьянки и кулаков на своём лице. Рождение Анечки сталоприятным сюрпризом, но не более того. Даже диагноз, который вслух произнесонколог, не заставил её дрожать, волноваться, бороться. Но смертьсына-младенца, не успевшего ничего узнать за короткие семь месяцев, в одномгновение выбросила из её души все сокровища, всю гниль, как будто произошлоизвержение вулкана – страшное, разрушительное, грандиозное, после чего вулканпотух, и исчез под горой собственного холодного, окаменевшего пепла.
Батюшка – хороший старик, опекавший паствув хосписе, — и тот не смог понять тайну Людкиной души, почему она такравнодушна к жизни, почему не верит в медицину, почему не молится Богу. И Людкане пыталась ему объяснить свое понимание бытия. Да и не было у неё никакого особенного понимания. Умер ни в чём неповинный мальчик, её мальчик! Как такое могло произойти? Нет, такого не моглопроизойти, но всё-таки произошло. Людка ничего не поняла, не сделала никакихвыводов. Она любила и предмет её любви у неё отняли – это ли не беда, это ли некатастрофа? Физическая жизнь осталась, душевная прекратилась; и это нормально,что рак для человека, умершего четверть века назад, проблемой не является.
Ей говорят: «Люда, тебя больше никогда небудет. Наш мир ты больше не увидишь, и нас, конечно, тоже». После чего ждутответной реакции, но не получают её и сразу же делают вывод: «Мы общаемся смертвецом».
Да, с мертвецом! И смерть наступила отсмерти, а не от лени и пьянства. Только тогда и жила Людка, когда рядом с нейдышал её маленький чудесный ребёнок. Потом ребёнка не стало, не стало и матери.Что ей пустой огород, маленькая зарплата, Мишка-алкоголик, скандалист,ревнивец, Аня – глупая, толстая, некрасивая, тем более, какие-то тамполуродственники, соседи, знакомые?
И Бог – жестокий тиран, бездушный убийца,несуществующий волшебник – какие у неё могут быть отношения с ним после такогочудовищного преступления?
— Люд, Люд…
Нина пришла в хоспис вместе с пятилетнимвнуком. Мальчик был очень чистенький, светленький, с тёмной густой шевелюрой икарими глазами.
— Ну-ка Вова, покажи, что ты хочешьподарить тёте Люде.
Вовка протянул рисунок. На нём зеленойкраской была намалёвана ёлка, жёлтой – солнце, красной – квадратики,обозначавшие, по всей видимости, подарки.
— Вам это, — произнёс Вова, опустивголову и глядя исподлобья.
И Людка, случайно перехватив взгляд этих карих глаз, как-то по-особомувздрогнула и неожиданно для себя начала горько, горько плакать. В одну секундурасхотелось ей умирать, появилась откуда-то сила, да такая, что она, всхлипывая и растирая слёзы по лицу, сталаобъяснять Нинке, как они заживут, если рак окажется не смертельным и еёвыпишут; как она устроится на работу, как отдаст деньги, которые Нина потратилана ремонт в её доме, как выдаст замуж Аню и запишет Мишку в группу анонимныхалкоголиков…
Нина, сначала осторожно, а потом с полнымчувством тоже заговорила о выздоровлении:
— Рак-то, ведь всякий бывает. Одни вживых кенгуру заворачиваются (она имела ввиду историю с известным артистом, длякоторого купили кенгуру, зарезали и в ещё теплого положили знаменитость, дабытот исцелился от опухоли мозга размером с яблоко) и всё равно к Богу отходят. Адругой травку найдёт, пожуёт, понюхает, и потом ещё сто лет будет кашлять всвоё удовольствие. Правильно, Люда, не бойся, сражайся. Тебе всего пятьдесятчетыре, куда тут умирать…
Вова взрослого разговора не понимал иразвлекался, разглядывая прибор с экранчиком и движущимся по этому экранчикурисунком, похожим на силуэты гор. Соскучившись, он стал тянуть бабушку к выходуи тихонько канючить:
— Ба, пойдём. Ба, домой хочу.
Нина, удостоверившись, что подруга пришлав себя и умирать больше не хочет, на радостях пообещала внуку «Детский Мир» иновый «Лего», а Людке сказала, что поможет с туалетом и, когда та вернётся вдеревню, ей больше не придётся бегать на улицу, потому что удобствами онасможет пользоваться в собственном доме, то есть в тепле и чистоте.
Людка, в свою очередь, пообещалаНине помочь с огородом на будущий год и в случае чего посидеть с Вовкой и сГришкой (вторым внуком), если тот, конечно, не забоится побыть часок, другой счужой тётей.
Хорошо они расстались, давно так неговорили и не чувствовали друг друга. А на следующий день Нину в палату непустили, и не пускали потом ещё целую неделю. Через неделю, двадцать девятогодекабря, Люду забрали из морга, отвезли в деревню, обмыли, нарядили, уложили вгроб, гроб поставили на стол в комнате с новыми обоями и свежим потолком, двоесуток читали Псалтырь и принимали желающих проститься, а на третий день, вканун Нового года, похоронили. Больше всех плакала Нина; Мишка, Аня, родня изнакомые хлюпали носами от холода и слякоти. Гроб бухнули в лужу, хотели достать, выкачать воду из ямы,но не смогли, так и засыпали. Рядом давно уже лежал Степка, и теперь, наверное, обрадовался и, можетбыть, тоже подарил матери рисунок.
2015 год