Не бери меня взаймы

***

            На экране мелькали известные мужчины в элегантных костюмах рядом с красивыми, нарядными, накрашенными женщинами. Вечерние платья были с глубокими декольте. Декольте казались темными омутами с русалочьими водоворотами. Изображение часто кривилось. Телевизор стоял в ленинской комнате. Показывали Большой театр. Бурмистров подходил к телевизору и бил его ладонью по боковой стенке. Лак на стенке был поцарапан и истерт.

Сергей Шевцов оглядел офицеров запаса, которые были рядом: один по пояс голый, другой в домашнем вязанном жилете поверх казенного белья, третий босой и в кителе, - все эти люди были грязными и голодными, и одежда на них была не по росту, и сидели они на тяжелых табуретках с прорезанными дырами в сиденьях – газоотводами... Вот жилистый, маленький и старый Бурмистров – инженер по телекоммуникациям, вот непомерно упитанный Заболоцкий – учитель физики, вот Варин – экскурсовод на ВДНХ, вот сам Сергей - историк – ни их личности, ни их профессии здесь не имели никакого значения. Для прохождения сборов они были изъяты из оборота жизни и спрессованы в один субстрат. В телевизоре - парадный, аккуратный мир, а в ленинской комнате на всех лицах - тоскливая надежда, что все это скоро кончится и где-то их ждет вот такая же – как в телевизоре - чистая жизнь с нематерящимися женщинами, с золотым искристым вином, с тонкими удовольствиями - от балета, чистых голосов, картин, споров, не сальных шуток.

Слушать пощечины телевизору надоело. Сергей от скуки начал просматривать наглядную агитацию на стенах. До отбоя оставалось много времени. Сергей начал с выписки из «Обращения ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР, Совета министров СССР к коммунистической партии, к советскому народу»:

«…Непреклонна воля советского народа к миру. Не подготовка к войне, обрекающая народы на бессмысленную растрату своих материальных ресурсов и духовных богатств, а укрепление мира - вот путеводная нить в завтрашний день.

Мы видим всю сложность международной обстановки, попытки агрессивных кругов империализма подорвать мирное сосуществование, столкнуть народы на путь вражды и военной конфронтации. Но это не может поколебать нашу решимость отстоять мир. Мы будем делать все необходимое, чтобы любители военных авантюр не застали Советскую страну врасплох, чтобы потенциальный агрессор знал: его неминуемо ждет ответный удар».

Видно, чтобы это «все необходимое» было гарантированно надежным, Сергею недавно прислали повестку: «Ст.лейтенант Шевцов С.В. явиться в райвоенкомат в течение часа. С собой иметь паспорт, военный билет. Военком… (подпись была неразборчивой)».

 

***

            А ночью снились грязные сны, которые хотелось тут же забыть и не вспоминать никогда.

            Сергей лежал с открытыми глазами в полутемной казарме, и рядом с ним и под ним (кровати были двухъярусные) храпело, воняло, мучилось, ворочалось, грезило, дышало сто тридцать человек, укрытых одинаковыми синими тонкими одеялами с тремя черными полосами в ногах. У выхода, рядом с тумбочкой с полевым телефоном и алюминиевым баком с водой для питья, топтались два дневальных. Сергей смотрел, как они, одурев от бессонницы и скуки, в очередной раз читают отпечатанные на машинке инструкции, прикнопленные к «Доске документации дежурного по роте». Рядом висела «Доска объявлений», пустая.

            Два слоя человеческих тел, укрытых казенными одеялами, издавали ровный постоянный гул, как два слоя пузыристого кочковатого болота.

            В казарму вошел майор срочной службы. Он что-то сказал дневальным и прошел в ротную канцелярию - тесную от шкафов комнатку справа от входа. Офицерик, призванный из запаса, с красной повязкой дежурного по роте, посмотрел на висящие над дверью часы, повернулся к двухэтажному ряду коек и покачался несколько раз с пяток на носки и обратно. Было слышно, как под ним скрипит пол и хрустит песок. Он еще раз посмотрел на часы, теперь уже на ручные, и, дождавшись подхода секундной стрелки, срывающимся голосом крикнул:

            - Рота, подъем! - потом уже более громко и уверенно, - Подъем, рррота!

            И заскрипели кровати, зазвенели желтые бляхи кожаных ремней, забухали глухие удары от прыгающих со второго этажа человеческих тел. Сергей сбросил с себя одеяло и свесил с койки ноги. В проеме между кроватями мелькало несколько лохматых голов и голых плеч; толстый Заболоцкий, сидя на кровати, наматывал портянки. Когда длинный и очень худой Варин натянул на свой жесткий зад хлюпающее галифе и ушел, Сергей, стараясь никого не задеть, спрыгнул на пол. Садиться на чужую койку было неудобно и обуваться пришлось стоя.

            Форма одежды - голый торс. Согнанные на стадион офицеры запаса сидели на скамейках, курили и ежились. Кое-кто, правда, занимался. Один очень быстро отжимался на брусьях, другой - йог - стоял на голове, третий приемами каратэ пугал учебную деревянную конструкцию, выполненную в виде дома. Сергей подошел к турнику, подпрыгнул, зацепился руками за тонкую металлическую трубу и десять раз поднял к ней прямые ноги. С сапог в глаза сыпался песок. Ноги Сергей опускал медленно, чтобы очередной рывок делать без замаха, из вертикального положения тела. Потом перешел на брусья. Он отжимался не торопясь, основательно, пока не ощутил ледяного холода в мышцах. Ему всегда нравилось, как гудят натруженные мышцы.

            После зарядки и туалета Сергей пошел в казарму, снял сапоги и сбившиеся портянки, надел носки, чтобы меньше натирались ноги, намотал на них портянки, на портянки натянул штрипки от галифе, всю эту конструкцию аккуратно всунул в сапоги, проверил на кителе подворотничок, пришитый вчера - он еще годился, надел китель, туго подпоясался ремнем, взял в руки пилотку и вышел на улицу. Там на асфальтированной дорожке перед казармой строилась рота к утреннему осмотру.

            Бурмистров, командир первого отделения, ходил по траве и росой мыл сапоги.

            - Товарищ старший лейтенант, - обратился он к Сергею, - почему у тебя сапоги не чищены?

            - Так нет щетки и ваксы!

- У хорошего солдата в любом случае сапоги блестят. Как у меня. Нас прессуют, а мы крепчаем. Вчера ночью сюда баб привезли.

- А-а-а! Вон почему вы так усердствуете с сапогами!

- Пойми простую вещь: если жизнь не улучшается, то она ухудшается.

            На осмотре Бурмистров стоял в третьем ряду и курил. Он был небрит. Ему было за пятьдесят и ему было все равно.

            Толстый майор, не обращая внимания на Бурмистрова, остановился напротив Заболоцкого. У Заболоцкого, когда он был без кителя, груди висели, как у женщины, только были волосатыми.

            - Почему без ремня? - спросил у него майор.

            - Старшина не нашел такого ремня, который бы на мне застегнулся.

            - Пусть выдаст надставной. Если нет, пусть сделает. Без ремня вы похожи на арестанта, а не на советского офицера.

            Заболоцкий пробурчал: мол, так оно и есть. Майор сделал вид, что не услышал.

            Начинался очередной день учебных сборов офицеров запаса. Заболоцкий проходил без ремня до конца сборов.

 

            ***

            Роту вели на занятия. Подошли к зеленому сарайчику, крытому черным рубероидом. Это была библиотека. Дверь в сарайчик впервые была открыта. Рота, не прекращая движения, смотрела на дверь во все двести с лишним глаз. Распаленное воображение жаждало удовлетворения. Что-то должно было случиться, иначе одними глазами офицеры запаса раздолбили бы сарай.

            Из дверей библиотеки выскочила девушка. Ее белье слегка просвечивало сквозь белое платье из марлевки. Из полутемного помещения библиотеки ее вытолкнула другая девушка - тоже в светлом летнем костюмчике и тоже стройненькая и хорошенькая. Обе они были такими неожиданными среди всего этого казенного, военного, грязного, циничного, стандартного, послушного, что у Сергея екнуло сердце. Он представил, как они смотрели на марширующих мужчин сквозь зарешеченное окно. Может быть, выбирали. Наверно, кто-то понравился девушке в белом, и подружка предложила ей не терять время и вытолкнула наружу...

            Девушки еще немного потолкались в дверях: одна рвалась внутрь, другая ее не пускала. Но когда в роте поднялся гвалт и гогот, они перестали толкаться и мгновенно растворились в темноте библиотеки.

            В личное время Сергей зашел в библиотеку. Дверь была открыта и снизу придавлена половинкой кирпича, чтобы не захлопывалась.

            - Фамилия?

            Сергей сказал.

            - Имя?

            Сергей сказал.

            - Отчество?

            Сергей сказал.

            - Место работы?

            - Центральный научно-иссле...

            - Нет, - перебила девушка. Это была та девушка, которую ее подруга-медсестра вытолкнула из библиотеки. - Какая рота?

            - Вторая.

            - Взвод?

            - Тоже второй. И отделение второе.

            - Это не нужно. Должность?

            - Комод.

            - Командир отделения?

            - Да, - Сергей был назначен командиром отделения потому, что он первым стоял в шеренге из десяти человек.

            - Год рождения?

            Сергей сказал.

            - Вам двадцать восемь? Поставьте дату - вот здесь, и распишитесь.

            Сергей расписался и подошел к стенду с книгами. Книги были плохие.

            - Вам здесь нравится? - спросила девушка.

            - Простите?

            - Служить здесь нравится?

            - Нет.

            - Почему? - удивилась девушка. - Здесь всем нравится. И  красиво здесь очень. Отдохнете от дома, от семьи...

            - В сапогах-то? И книг у вас мало.

                - И все-таки здесь красиво, - сказала девушка, глядя в окно. А окно было забито кроватной сеткой. Сергей снял с полки самую затрепанную, самую зачитанную книжку. Оказалось, что это «Гранатовый браслет» Куприна. Книжка открылась там, где из переплета уже выпадали листочки. Он прочитал: «… может быть, твой  жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят  женщины и на которую больше не способны мужчины...» Сергей еще раз взглянул на мир в окне, забитом сеткой. Книгу он так и не выбрал. Он ушел, не попрощавшись, когда в библиотеку пришел Заболоцкий.

            Жара не спадала до вечера. И в десять, перед отбоем, было жарко. Уснуть было трудно. Сегодня утром политрук демонстрировал роте заправку постелей на примере кровати Бурмистрова. Раздеваясь, Бурмистров крикнул:

            - Дежурный!

            - Чего? – ответил сонный голос со стороны двери.

            - Завтра утром проследи, чтобы политрук вовремя заправил эту постель.

            Казарма задрожала от хохота. Потом ребята помоложе травили анекдоты. Сергей так и не понял, когда он уснул.

 

***

            На утреннем разводе командир роты сказал:

            - Сегодня у нас огневая подготовка. Занятия проведет майор Пестов.

            -  Как, ...издов? - Бурмистров так переиначил фамилию огневика, что рота даже не рассмеялась, а охнула.

            - Отставить смех! - скомандовал майор. Потом достал из кармана кителя бумажку, прочитал про себя и скомандовал: - Старший лейтенант Шевцов, выйти из строя. Остальные налее-во! На места занятий шагом марш!

            Зашаркали по асфальту кирзовые сапоги, заматерились комвзводов, на ходу перестраивая людей. Сергей подошел к майору.

            - Товарищ старший лейтенант, - сказал ему майор, - младший сержант Пестова просит помочь ей. Вы со своей специальностью справитесь с этим без труда.

            - Что именно нужно?

            - Зайдите в ленинскую комнату, младший сержант там.

            Сергей пошел. Через несколько шагов он вспомнил, что забыл сказать "Есть” и отдать честь. Он оглянулся, но майора уже не было на плацу.

            В ленинской комнате людей в форме не было. Была только девушка в белом платье, библиотекарша.

            - Вы младший сержант Пестова?

            - Да, - девушка улыбнулась.

«Ей, что ли, честь отдать?» - подумал Сергей, садясь за стол напротив нее.

            - А что, собственно, нужно? - спросил он.

            - Нужно книги привезти, - сказала Пестова. - Я вчера приготовила в библиотечном коллекторе несколько пачек. Это в Москве. А погрузить и выгрузить мне одной будет трудно.

            - Почему именно я?

            - Потому что вы единственный, кто записался в библиотеку. А машина скоро будет. Ваня подъедет сюда за нами.

            Они замолчали. Сергей читал развешанные на стенах планшеты и разглядывал фотографии членов Политбюро ЦК КПСС. Он думал, что от человека, употребляющего матерные слова, как будто бы воняет, даже когда он молчит. А тут и от фотографий разит как из выгребной ямы. Скоро на козлике подъехал Ваня.

            Ваня открыл девушке дверь и посадил рядом с собой. Сергей забрался на заднее сиденье. Они поехали к КПП. Ваня с девушкой были хорошо знакомы.

            У шлагбаума стоял высокий солдат. Сергей иногда вместе с ним занимался штангой. Солдат улыбнулся Сергею и пошел поднимать шлагбаум. Встретившись глазами с Ваней, штангист перестал улыбаться.

            Шлагбаум был поднят и машина уже тронулась, когда из будки вышел офицер. Он скрестил над головой руки, и Ваня, обозвав его придурком, заглушил мотор. Офицер - это был капитан - подошел к машине и потребовал предписание. Пестова покраснела и стала рыться в сумочке. Она достала сложенный вчетверо листок бумаги и, не разворачивая, отдала его капитану. Она не смотрела на него. Капитан прочитал бумажку и заглянул в машину.

            - А этот зачем? - спросил он, глядя на Сергея.

            - По распоряжению командира части, - сказала Пестова и процитировала строевую записку: - "Для оказания консультационной помощи в комплектовании библиотеки”.

            Капитан вернул ей бумажку. Ваня перегнулся над коленями девушки и захлопнул дверь. Девушка смотрела прямо перед собой. Капитан смотрел на нее. Штангист опять поднял шлагбаум, и они поехали.

            Капитан стоял у шлагбаума и что-то говорил штангисту.

            Москва начиналась как-то постепенно. Сначала были строения непонятного назначения, потом пустыри, потом опять дома, и вдруг видишь на тонкой длинной трубе белую, как пепел, "М”, и свободные веселые люди в свободных ярких одеждах вливаются в подземные переходы, и красивые женщины полуобнажены - ведь жара, и нарядные дети крепко держат за руку молодых, любопытных, заглядывающихся на чужих дядей мам.

            Сергей снял пилотку, засунул ее за ремень, положил голову на спинку переднего сидения и закрыл глаза. Было обидно за зря уходящее на сборах время и, в общем-то, за свою убогую жизнь. Неожиданно и неуместно стало жалко себя до слез. На ухабах он бился лбом о спинку сиденья. Пришлось подставить щеку.

            - Ваня, притормози, - услышал он голос девушки. Козлик подрулил к тротуару. Девушка неловко выбралась из машины: сначала поставила на тротуар ноги, потом сильно прогнулась, держась руками за верхний косяк дверцы, и пошла звонить.

            Две телефонные полукабинки были подняты над землей металлической штангой и напоминали квадратную "Ф”. Не было слышно, о чем говорила девушка. Сергей смотрел на нее. Она сняла правую туфельку и стояла на одной ноге, покачивая разутой, и иногда осторожно, кончиками пальцев, опиралась на снятую туфлю.

            Сергей закрыл глаза и задремал. Он очнулся от толчка закрываемой дверцы.

            - Спите? - сказала девушка. - Я тоже буду спать с вами. Меня зовут Людмила.

            Ваня засмеялся.

            Сергей дремал и всю дорогу чувствовал, как касаются его кулака длинные мягкие волосы младшего сержанта.

 

            ***

            После занятий рота вернулась в казарму. Из дверей вышел майор Пестов. Он внимательно осмотрел роту и направился в ленинскую комнату. На нем были темные очки. Бурмистров крикнул:

            - Ребята! Он у нас по кошелькам шмонал!

            - Не-е, - возразил ему кучерявый еврей из третьего отделения. – Он подыскивает живую мишень.

            Заболоцкий хмыкнул:

            - Он свою жену здесь искал.

            Рота самодовольно зазубоскалила:

- Свою или себе?

- Заболоцкий, ему твой размерчик понравился!

Экскурсовод Варин, шедший в шеренге за Сергеем, шептал:

- Ну и майор! Настоящий Скалозуб – вон как зубы скалит. Мы тут разные, худые и толстые, а жизнь любим. Этот же учит убивать. Как он вообще смеяться может? – у Варина был свистящий шепот, слышный, пожалуй, всему взводу.

            Маленькая девочка выскочила из кустов и с изумлением разглядывала топочущих в такт взрослых людей. После команды "разойдись!” Сергей подошел к ней и присел на корточки.

            - Тебя как зовут? - спросил он ее.

            - Настенька, - бойко ответила девочка.

            - А сколько тебе лет, Настенька?

            - Три с половиной.

            - И когда же твой день рождения?

            - Пятнадцатого

            - Пятнадцатого января?

            - Да.

            - Или марта?

            - Нет, января.

            Девочка присела рядом и начала мелом рисовать на асфальте.

            - Настя! - раздался знакомый голос. В дверях библиотеки стояла младший сержант Пестова в белом платье. - Настя, иди сюда и веди с собой дядю.

            - Пойдем, - сказала Настя. Сергей сидел на бетонном бортике дорожки и смотрел на нее. - Ну пойдем же! - девочка взяла его за руку и потянула к себе. Они пошли.

            В библиотеке у стен стояли сумки с вещами.

            - Помогите нам, - попросила Людмила. - Папочка сбросил все здесь и куда-то ускакал. Настенька, возьми свои игрушки, я возьму эту сумку, а дяде Сереже останется самая большая.

            По дороге она говорила почти виноватым тоном:

            - Наконец-то папочка нас перевез. А то одеть нечего. Хожу в этом белом платье как в форме.

            Жили они в бревенчатом двухэтажном домике для офицеров. Коридор до потолка был забит кроватными сетками. На дверях висели тяжелые амбарные замки. Людмила поставила перед дверью сумку, достала пузатый ключ и сняла замок. Комната была маленькой и после казармы казалась уютной до слез. На шкафу лежали две офицерские фуражки - полевая и парадная.  На спинке стула перед столом висел китель с майорскими погонами. Стол был накрыт белой скатертью, и в центре его стояла полулитровая банка с голубыми полевыми цветами.

            - Настенька, - сказала Людмила, - поцелуй дядю. Ему было тяжело нести наши сумки.

            Девочка поглядела на Сергея, на маму и побежала к дверям.

            - Не хочу! - крикнула она из коридора.

            - Тогда мне придется сделать это самой, - сказала Людмила. - Не возражаете?

            Сергей стоял у дверей, а она у окна. Их разделял стол. Сергей замешкался с ответом, и шутя что-то сказать не получилось.

            - Так возражаете или нет? - повторила Людмила тихо.

            - Нет, - сказал Сергей. Он чувствовал, как в горле дрожит пленка слизи. Ему показалось, что он каркнул. «Что это я вдруг, - подумал он. - И неужели в самом деле будем целоваться? Людмила оттолкнулась от подоконника и подошла к нему. Он погладил ее по щеке, и не потребовалось никакого усилия, чтобы ее длинное тело прижалось к нему.

           

            ***

            Ночь была теплой. После поверки Сергей час пролежал на нарах не раздеваясь. Многие еще не спали: Заболоцкий бесцельно и бестолково шлялся туда-сюда в полутьме казармы, Варин учился курить, пуская дым в лицо Бурмистрову, который медленно тянул чай из жестяной кружки. Он был пьян в стельку и говорил так громко, что на него шикали. Он на всех равнодушно махал рукой. Пар из его кружки явственно отдавал коньяком.

            Потом Сергей лежал на животе и смотрел в окно. Напротив окон был склад, огороженный металлической сеткой. За сеткой, как зверь в клетке, ходил солдат в шинели и с карабином. Иногда солдат останавливался под фонарем и смотрел на казарму.

            Без пяти одиннадцать Сергей встал, обул сапоги и пошел к летнему клубу. Дежурный по роте посмотрел на него без любопытства. Бурмистров крикнул вслед Сергею:

- Так держать!

В летнем клубе на одной из скамеек его ждала Людмила. Летним клубом называлась огороженная штакетником поляна. Сергей сел рядом с Людмилой.

            Они помолчали, глядя на пустую темную сцену. Потом долго целовались, крепко прижимаясь друг к другу, будто для объятий не хватало рук. Сергей сказал:

            - Пойдем к вам.

            - Сереженька, ну как вы так сразу можете говорить? - сказала Людмила, поправляя растрепанные волосы и одежду. - Сначала лучше напоить женщину, чтобы ей было не стыдно отдаться чужому мужчине. Ей, конечно, не стыдно и трезвой, но пусть он думает, что стыдно, и лучше напоить.

            - Давайте наоборот. Сначала к вам, а потом напьемся.

            - Ко мне нельзя. Дочка проснется.

            - Ко мне тем более. А про Настю забыл, извините.

            - К вам на вторую полку? Это даже интересно. Говорят, тут случалось такое.

            - Можно повторить, - Сергей разозлился.

            - Не надо так говорить, Сереженька.

            - Тогда погуляем.

            - Пойдемте. Только сначала заглянем, как дочка спит.

            Они подошли к двухэтажному офицерскому домику. Окно в комнату Людмилы было открыто. Она зацепилась руками за подоконник, встала на завалинку и посмотрела в глубину комнаты. Все было в порядке. Девочка едва слышно сопела, и в комнате было уютно, и что-то екнуло в душе Сергея. Людмила потеряла равновесие, соскальзывая с завалинки, и Сергей подхватил ее за бедра и поставил на скамейку, не отпуская.

            - Сереженька, пойдемте отсюда поскорее, - сказала Людмила, - я же замужем, и скандалы мне не нужны.

            Слышались голоса идущих к домику мужчин. Людмила и Сергей пошли по тропинке в лес. Людмила волновалась. Сергей остановился и сказал:

            - Идите домой. Зачем вам все это нужно.

            - Это уже мое дело, Сереженька.

            После того, как Сергей услышал безмятежное сопение девочки, он уже ничего не хотел. Он даже хотел поссориться.

            - Вы здесь часто бываете? - спросил он.

            - После замужества каждое лето. Четвертый раз, - добавила она, посчитав.

            - За четыре года дослужились до младшего сержанта?

            - Муж сказал, что надоело спать с рядовым. С его протекцией я, пожалуй, дослужусь до прапорщика. Вообще-то меня на эти сборы призвали тоже из запаса. Нам так удобнее – дача не нужна. Правда, муж в другой части, видимся редко. Он иногда приезжает на уроки.

            - Уроки – это что? Стрельбы? И в форме ходите?

            - Хожу, когда муж хочет. А хочет он этого перед сном. Ему не нравится, как я отдаю честь.

            - Как интересно.

            - Ничего интересного.

            Они шли, и круглый белый месяц, как фара одинокого мотоцикла, освещал им тропинку. Сергей сжал руку девушки и остановил ее. Она обняла его, подставляя все свое худое длинное тело поцелуям, и казалось, что одежда сейчас спадет с нее, как тонкие пластинки шоколада с растаявшего мороженного. Но упала пилотка с его головы. Они присели, ощупывая руками влажную траву и холодную землю. Людмила нашла пилотку и надела ее на Сергея.

            - Пойдемте отсюда, Сереженька, - сказала она, - пойдемте отсюда поскорее. Здесь сыро. И еще я не хочу видеть на вас эту форму.

            Они подошли к одноэтажному дощатому домику. Это был медпункт. Сергей отводил сюда больных, когда дежурил по роте. Все окна были темны, только перед входом горел фонарь на деревянном растрескавшемся столбе. Людмила отворила калитку, подошла к входной двери и попыталась открыть замок. У нее ничего не получалось

            - Дайте мне, - попросил ключи Сергей.

            - Вот этот, желтенький, - сказала Людмила, передавая ему связку.

            - Вы уверены? - у Сергея тоже ничего не получалось.

            - Да, Сереженька, и побыстрей, прошу вас. Мы под этим фонарем как микробы под микроскопом.

            - Так уж, микробы, - он повернул ключ бороздкой вверх и замок поддался. Она сзади целовала его в шею, ухо, щеку и подталкивала в коридор медпункта. Захлопнув дверь, она прислонилась к ней спиной и вздохнула.

            - Ольга обещала оставить здесь включенным свет, - сказала Людмила. - Забыла, наверное. Осторожнее, Сережа, тут слева стеклянный шкаф!

            Сергей в темноте чуть не снес его на пол. Оглушительно зазвенели склянки, и по стеклянной полке несколько раз перекатился туда-сюда упавший пузырек. Они замерли, прижавшись друг к другу.

            - Здесь никого нет, Сереженька, - прошептала Людмила. - Это нам так громко, а снаружи ничего не слышно.

            - Ольга выходная? - тоже прошептал он.

            - Да.

            - А если кто заболеет?

            - Где-то есть санитар, но Оля оставила ключи мне, а не ему.

            - Это вы хорошо придумали.

            - Не язвите, Сережа. Я впервые воспользовалась ее предложением. И вообще: вы претендуете быть у меня первым мужчиной. Не считая мужа, разумеется.

            Они прошли в темноте еще несколько шагов. 

            - Кажется, сюда, - шепнула Людмила. - Это изолятор.

            Она толкнула дверь в маленькую комнату. Там было светло от луны. В углу у окна стояла узкая кровать. Одеяло было сложено в ногах. Людмила села на край кровати. Сергей хотел сесть рядом.

            - Сережа, милый, - сказала она. - Давайте не будем обниматься, пока вы в форме. Мне как-то не по себе. Снимите ее скорее, я вам помогу.

            Она расстегнула ему ремень и положила на тумбочку. «Какого хрена, - подумал Сергей, - сам могу». Было стыдно обнажаться первому.

            - Лучше отвернитесь, - сказал он.

            - Я выйду и подожду за дверью.

            Сергей разделся и лег под простыню. Одежду и сапоги он бросил в угол. Потом он слушал, как раздевается Людмила. Она забралась к нему под простыню, и ее кожа была холодной и вздрагивала под его шершавыми пальцами. Ему все-таки нравилось, что он у нее первый мужчина.

            А потом он поцеловал ее, и она заплакала и крепко прижала его к себе, отшатнувшегося: «Это ничего, Сереженька, это ничего», и стало стыдно за свою грубость перед внезапно открывшейся чужой одинокой судьбой, в которой ничего нет, и он в ней такой незначительный и равнодушный, и казенная узкая кровать, и кирзовые сапоги на полу, в которые вставлены ее туфельки, и вот они вместе, и она вбирает его в себя, как сухой горячий песок впитывает в себя дождевую воду, и каждая песчинка жаждет влаги: се...ре...жень...ка...се...ре...жень...се...ре...жень...се...ре...жень...к...

            За окном посерело. Сергей дремал, часто просыпаясь и глядя на часы. Иногда он смотрел на лицо девушки, стараясь запомнить еще малознакомые черты. Ее лицо была красивым и немного надменным. Сергей усмехнулся и заснул.

            Он проснулся, когда было совсем светло. Теперь Людмила смотрела на него. Было холодно, и он натянул на замерзшую спину простыню и прижался к девушке. «Какая она чужая, думал Сергей. Незнакомая и чужая. Вот нас сейчас ничего не разделяет, кроме кожи, но мне стыдно поцеловать ее. Как было бы стыдно целовать в метро прижатую к тебе незнакомую девушку».

Людмила вдруг погладила его по замерзшей спине. Сергей закрыл глаза и спросил:

            - Зачем я тебе?

            - Ох, Сереженька, сама не знаю. Верней, иногда знаю. - Она помолчала. - И не старайтесь меня обидеть.

            - Извини. Я дурак.

            - Вы весь вечер вчера старались меня обидеть. А я терпела.

            - Извини. Ничего, что на ты? Мне кажется, что у нас был весомый повод перейти на ты.

            - Мне нравится обращаться к вам на вы. Ты такой унылый, такой в очках...  Настоящий Онегин! Господи, ведь ты же мне никогда не скажешь: товарищ младший сержант, смирно! Ложись! Делай раз... Если он сегодня приедет, я в окоп не полезу, - она рассмеялась, уткнувшись носом в его плечо. - Этим летом я Ольке сказала, что больше не могу. А она как увидела вашу роту, так и вытолкнула меня из библиотеки. «Вот, говорит, нечего откладывать. Начни с этой роты».

            - Мне пора, Людмила.

            - Ох, мне тоже. Ты пока не смотри на меня. Ну не смотри.

            - Ты красивая.

            - Тогда смотри. А то совсем как чужой: мне пора, мне пора... Мне, может, еще порее, чем тебе. Можно, я примерю твои очки? Где они?

-  В сапоге. Или в кителе.

- Вон, на галифе лежат.

Сергей немного проводил Людмилу и пошел в казарму. До подъема оставалось с полчаса, но многие уже встали. Толстый Заболоцкий босиком топтался возле тумбочки и копался на полке Сергея.

            - Что ты лезешь в мою тумбочку? - сказал Сергей. - У нас, слава Богу, еще не коммунизм.

            - Дай зеркальце, - ответил Заболоцкий, игнорируя недовольный тон Сергея. - И запомни: я знаю дзюдо, карате и еще много других страшных слов.

            Сергей скинул с себя хаки, надел спортивные трусы, обул кроссовки и побежал. Территория части была огромной, и было приятно бежать по утоптанной земле в легких кроссовках, и в ветвях возились и кричали птицы, и из чащи тянуло прохладой. Кругом был красивый, чистый лес, высокие белые березы, красные сосны, тяжелые, как чугунные чушки, дубы. Между двух берез стояла скамейка из некрашеных досок, и доски потемнели от дождей.

            Ветки хлестали Сергея по лицу и плечам, а крапива жгла голые ноги. Тропинка вывела его к небольшому пруду, заросшему ряской. На дощатом пирсе сидели солдаты срочной службы. Один был в белых казенных кальсонах, два других в семейных трусах. Сергей подошел к пирсу, снял кроссовки и спросил ребят:

            - Здесь глубоко?

            - Ничего, ныряйте, - ответил молоденький солдатик. Это был штангист. Он стирал кальсоны. Рядом с ним был водитель Ваня, Сергей не сразу его узнал голого. Ваня что-то лениво произнес, после чего широкие плечи штангиста напряглись, а мощные руки задвигались в воде быстрее. Было похоже, что он стирает для Вани белье.

            Сергей нырнул. В самом деле - ничего, глубоко. Вверху вода была теплой и не остужала разгоряченное тело. Сергей глубоко вздохнул и опустился на дно, где били ключи и вода была ледяной. Удовольствие было сравнимо, наверное, лишь со сладостью обладания женщиной. Тело переполняло душу восторгом. Сергей вынырнул, нырнул опять и поплыл к берегу под водой, едва не касаясь животом вязкого жирного ила.

            К казарме он шел мимо офицерского домика, и вот знакомое окно, наполовину занавешенное шторами, и видно лишь офицерскую фуражку на шкафу.

            - Дядя Сережа! - вдруг услышал он голосок из кустов. - Дядя Сережа, иди сюда!

            Среди ветвей Сергей увидел Настю. Она стояла под березой со спущенными трусиками и огромным листом лопуха в руках.

            - Дядя Сережа, вытрите мне попку!

            - А что, большую какашку сделала? - спросил Сергей, пробираясь к ней сквозь кусты.

            - Вот какую, - показала руками Настенька. - А если хвостик разогнуть, то будет во-о-от такая!

            Войдя в казарму, Сергей достал из тумбочку малоформатную книжку и запихал ее в левый карман кителя. Сейчас будет построение на завтрак. После него строевой тренаж. Потом - развод на занятия. На занятиях можно поспать. Закрыть глаза, и вспомнить Людмилу, а потом опять уснуть, и во сне ночь повторится сначала, но уже без раздражения по пустякам.

 

            ***

            Проходили недели. Сборы завершались. У Сергея и Людмилы была одна из последних, если не последняя по подсчетам, ночь. Сергею было трудно скрыть радость от близящегося «дембеля». Людмила злилась. Она это делала своеобразно – молчала. Они промолчали почти всю ночь, только под утро оттаяли и уснули.

            Сергей проспал утреннюю поверку.

В это время на плацу майор, комроты, выкрикивал:

            - Старший лейтенант Шевцов!

            Заминка была недолгой. Раздался хор:

            - Я!

            - Я!

            - Я!

            Майор оторвал глаза от тетрадки со списочным составом:

            - Заболоцкий! Я точно знаю, что у Шевцова ремень есть. Передайте ему, чтоб зашел в ротную канцелярию.

            - Я и сейчас могу зайти! – крикнул Бурмистров.

            Майору давно надоело возиться с гражданскими людьми. Вместе со всеми он радовался скорому «дембелю». Не ответив Бурмистрову, он перевел взгляд на Варина:

- Варин, и вы туда же. А с виду интеллигентный человек. Ладно, ничего ему не передавайте. Защитнички отечества, мать вашу...

           

 

***

            Было жарко. Всю часть согнали в летний клуб. На крытой сцене шипели мощные колонки. В углу перед усилителем на корточках сидел солдат. Из трибуны и двух сдвинутых столов торчали головки микрофонов. Колонки слегка шипели. Ждали генерала.

            Курить не распускали. Минут сорок сидели под палящим солнцем. Наконец, приехал генерал - блеклый, бесцветный, скучный, мордастый - лег на трибуну, обнял ее обеими руками.

            - Положение в Москве напряженное... В связи с приездом американского президента... Активизировали действия так называемые неформальные объединения... Так что с увольнением придется повременить...

            Вздох досады из сотен глоток вспугнул ворон, дремавших на березах. Они закружили над поляной и закаркали. Сидящие за столом президиума офицеры подняли головы, как петухи, готовые к бою.

            - Натуральное и денежное довольствие вам будет переоформлено надлежащим образом после отъезда Рейгана. Правильно я говорю, товарищ подполковник?

Начальник части сидя вытянулся в струнку.

            - Так точно, товарищ генерал-майор.

            Как только генерал отвернулся, подполковник сник, будто из него вытащили хребет.

            Потом генерал отвечал на вопросы. Толстый Заболоцкий спросил:

            - Почему предмет сборов не соответствует моей военно-учетной специальности? Я не вижу необходимости переучиваться на старости лет.

            - Сюда вас направил военкомат. Он решает, где вас использовать. Претензии к ним.

            - Что вы все друг на друга валите? - вдруг кто-то зло крикнул из последних рядов. - Военкомат на вас, вы - на военкомат. Где порядок?

            - Нашел, где искать порядка!

            А потом:

            - Не кладите в кашу комбижир!

            - Я язвенник, я есть здесь ничего не могу!

            - Нужен стол для диетчиков!

            - Мне пятьдесят лет, почему меня гоняют наравне с молодыми?

            - Товарищи офицеры запаса! - сказал генерал. Все смолкли. - Вопросы по ВУСу я обсужу в военкомате. А на вопросы питания вам ответит майор медслужбы Федяев. Здесь он?

            - Так точно...

            Генерал и остальные офицеры ушли в ленинскую комнату. У генерала были широченные красные лампасы. Какая-то цирковая одежда, подумал Сергей.

            - Ну-с, - сказал Федяев, становясь на трибуну. - Слушаю вас, товарищи офицеры запаса

            - Почему не выдают противозачаточные средства? - крикнул Бурмистров. Все засмеялись. Федяев тоже. Он сказал:

            - Ваше питание производится из расчета 1 рубль 5 копеек в день. Так что на разносолы не рассчитывайте.

            - Послушайте! - перебил его кучерявый еврей. - Кормите нас на рубль. Больше не надо. Надо меньше. Только исключите из меню комбижир.

            - Не могу, - ответил майор, - пойду под трибунал.

            - Тогда подавайте комбижир на отдельной тарелке...

            - И т.д.

            Рота возвращалась в казарму. Прошли мимо генеральской "Волги”, стоявшей на плацу. Молодой сытый шофер в штатском костюме курил, присев на переднее крыло машины. У него был равнодушный ко всему вид, равнодушнее, чем у генерала.

 

            ***

            В самом деле – «дембель» отменили. Утром командир роты вышел на крыльцо казармы и начал:

            - Положение в Москве напряженное... в связи с приездом американского президента... постоянная готовность...

            - Что вы его все так боитесь? - раздался крик из четвертого взвода. Майор сглотнул слюну и продолжал.

            В столовую шли молча. Все думали, как не вовремя приехал американский президент.

            - Мы его, собаку, еще больше возненавидим после этого, - сказал Заболоцкий. Во взводе рассмеялись, потом замолкли. Бурмистров сказал:

            - Скоро петь начнете. И просить никто не будет. От тоски.

            И опять: раз-два, раз-два - зашлепало 260 ног по асфальту. А перед столовой:

            - Головные уборы снять! Справа в колонну по одному - шагом марш!

            В столовой пахло тушеной капустой и было жарко. Столы стояли в три ряда. Еще были залы, где ели солдаты срочной службы. Салаги, обритые и голодные, воровали сахар с офицерских столов. Их никто не гонял за воровство.

            Сегодня раскладывал Бурмистров. Он положил огромный липкий комок гороховой каши в миску толстяка Заболоцкого.

            - Не надо столько, - хмуро сказал тот.

            - Ешь, ешь, - ответил Бурмистров, - дома жена такого не приготовит.

            - Я жене за такое такого бы надавал...

            После завтрака курили, тянули время - нечего спешить на строевой тренаж. Но скоро послышалось:

            - Вторая рота, стройсь!

            Никто не шевельнулся, пока команду не продублировали командиры взводов, а за ними командиры отделений. В отделении Сергея кого-то не хватало. Он оглядел площадку перед столовой, увидел своего человека, это был Варин, но Сергей не смог вспомнить его имени. Кричать «Варин» казалось невежливо, а «господин Варин» - слишком иронично.

            - Слушайте, - спросил он Бурмистрова, - как зовут того худого парня с хлюпающим задом - Саша, что ли?

            Бурмистров сказал:

            - Какая разница, Саша - не Саша. Крикни: фиг мамин - прибежит сразу же, - и, не дожидаясь Сергея, закричал: - Эй, фиг мамин!

            Парень оглянулся и побежал в строй. У него были усы и бородка, напоминающие Бурмистрову низ женского живота. Весь взвод покатывался со смеху, когда Бурмистров третировал экскурсовода. «Не шевели губами, говорил он, не то случится непоправимое. Не буди во мне зверя». Ответные шутки Варина успеха не имели.

            Рота занималась на плацу. Грохот сапог сливался с грохотом перевариваемой гороховой каши. Желудки работали, как мотоциклы. Первым не выдержал экскурсовод Варин. Он с бледным лицом попросился выйти из строя и, держась за живот, побежал в туалет. За ним, не спрашивая разрешения, помчался Бурмистров. Кто-то весело крикнул:

            - Держись теперь, Варин! Надо было молчком! - и тут же изменился в лице и побежал за ними.

            Это напоминало стихийное бедствие. К туалету мчались, как за дефицитом. Лишь толстый Заболоцкий шел не торопясь, но на полпути сделал резкий рывок и побежал, на ходу расстегивая галифе. Благо, ремня у него не было.

            Заболоцкий хотел сесть рядом с Бурмистровым, но тот предупредил:

            - Сядь подальше. У меня радиус поражения четыре метра.

            После отбоя, лежа на койке, экскурсовод Варин спросил Бурмистрова:

            - Откуда у вас на ягодицах такие шрамы? На мину, что ли, сели?

            Раздался смех. Оказалось, что еще никто не спит.

            - Да нет, товарищи, не на мину. Было значительно хуже. Это страшная и поучительная история. Лет десять назад была у меня любимая женщина, а у нее был большой дог или бульдог, не знаю, но носа у него не было. И вот как-то лежу я на ней чин-чином, и вдруг кобель выскакивает из ванны, куда она его все время запирала, и бросается на меня. Еле под одеялом спрятался. А вот зад сберечь не удалось. Домой прихожу - задница вся залеплена-забинтована. Жене признался честно: собака покусала. А она мне: а брюки почему целы? Думал, не заметит, ведь жалко рвать свои лучшие брюки. Да и не до того как-то было.

            Сергей смеялся и думал, сколько в этом рассказе может быть правды. А в самом деле: откуда взяться на заднице таким шрамам?

            День прошел, и никому они не понадобились - ни Родине, ни собственным семьям.   Бурмистров крикнул на всю казарму:

            - Дежурный!

            - А?

            - Пописать отведи...

            Смеяться над выходками Бурмистрова еще продолжали, но это были какие-то вялые, привычные, почти автоматические смешки. Сергей вышел из казармы через час после отбоя. Дневальный взглянул на него, но было похоже, что не увидел. Сон материализовался в его глазах серой мутью.

В тишине ночи Сергей слышал, что где-то далеко тарахтит мотор легковой машины. Он не задумался, куда направляется машина и кто в ней едет. На погонах пассажира была только одна звезда – не очень большая, но все же побольше, чем четыре капитанских. Офицер возвращался из столицы после показательных стрельб. Возвращался раньше времени, поэтому он попросил таксиста остановиться задолго до КПП – не хотелось ни с кем здороваться и, тем более, объясняться из-за отвратительного настроения. Он, как и все другие офицеры, знал лаз, которым пользовался рядовой состав для самовольных отлучек из расположения части.

            Сергей в это время подходил к офицерскому домику.

           

***

Майор Пестов вошел в комнату и остановился у двери. Рука потянулась к пупырышку выключателя, но застыла на полдороге. Получилось, что он просто погладил стенку.

Он задумался: каким образом он достоверно знает, что дочка спит в своей постельке, а жены в комнате нет? Майор включил свет: «Товарищ выключатель! Разрешите вас включить». Настенька посопела и повернулась на бок. Постель жены была не смята. На подоконнике стоял флакон с розовым лаком для ногтей. Он понял, чем пахло в комнате и почему он сразу догадался, что Людмила ушла.

Он выключил свет, достал из заднего кармана брюк фляжку коньяка и сделал несколько глотков. Потом оседлал подоконник: одна нога свешивалась наружу, другая опиралась на пол. Было неудобно, и он взял стул, придвинул его к окну и стал смотреть в ночь. Смотреть на звезды было неинтересно. Он стал разглядывать щиты вдоль дорожек. Он удивился, что информация на щитах что-то значит. Раньше все это было для него только световыми пятнами. Он уснул, почти упираясь носом во флакончик с лаком. Иногда он просыпался, пил коньяк и засыпал снова.

Окончательно майор проснулся от того, что во фляжке кончился коньяк. Настенька посапывала. Он встал и потрогал ремень с тяжелой кобурой. В шкафу он нашел один патрон, невесть когда и после каких стрельб оставшийся у него. Он положил его в нагрудный карман. Потом пошарил вслепую ладонью по полкам и махнул рукой. В голове забренчало легкомысленное: «И одною пулей он убил обоих».

«Глупое танго, - думал он. - И глупо выражать свои чувства чужими словами. С другой стороны, на что все эти стишки и песенки нужны? Только для этого: помочь нам выражать свои чувства словесно. Иначе бы мы только мычали. Но есть и неприятный момент: эти песенки предоставляют готовые решения, а ведь они глупы заведомо. Хотя что это я? Одной пули, действительно, может хватить на двоих. Даже троих. В смысле решения вопроса.

Вот оно: нет песенки - и нет формулировки. Какого еще решения? Да и есть ли вопрос?» У него закружилась голова – так ему не хотелось, чтоб вопрос был.

Он шел к КПП мимо охраняемых складов. Он знал, что на складах «деды» хранят водку, но сейчас ему не хотелось выпить. Ему всегда нравилось смотреть на часового с карабином. Сегодня за колючкой никого не было, и ему стало досадно. Он услышал выстрел, но от собственных мыслей не отвлекся и продолжал брести по асфальтированной дорожке, тяжело шаркая ногами.

У сарайчика, где располагалась библиотека, он увидел капитана. Капитан, прижимаясь к стене, махал ему рукой. Майор Пестов похлопал по карману, где лежал патрон и подошел к библиотеке. Капитан за шиворот втащил его за угол.

- Ты чего? – удивился Пестов.

- Это ты чего? – капитан нервничал. – Разве не слышал?

- Что слышал?

- Что-что… Стреляют. Да от тебя разит за версту. Вон в чем дело.

- Кто стреляет?

- Разберемся. Похоже, часовой.

- Иди ты!

- Оружие с собой? Патроны дать?

- Есть один.

- Хватит. Будь здесь, а я обратно на КПП. Нужно объявить тревогу.

До Пестова стало доходить, что ситуация нештатная. Но он еще был весь в своих мыслях:

- А я думал тебя на КПП застать…

- Ты сперва достань пушку, а я на КПП. Надо ж такому случится в мое дежурство. Я Ваню послал на склад за водкой, чтоб после ночи оттянуться, а вышло… Видишь, лежит?

- Кто? - Пестов вопрос задал, но он уже видел, что у ворот неподвижно лежит солдатик. – Это Ваня?

- Он. А на часах салага. Видно, достали его деды. Это… как его? Штангу тягает. Думал, сильным станет, поможет.

- Фамилию тоже не помню. В лицо помню.

- Постарайся не дать ему уйти в случае чего. Все, бегу. Пришлю к тебе кого из караула.

- Я и сейчас легко могу его… эээ… нейтрализовать.

- Ни в коем случае! Пусть начальство решает. Перестройка, понимаешь…

Капитан побежал, стараясь, чтоб между ним и складом были постройки. Он бежал согнувшись.

Пестов достал пистолет и патрон, вынул обойму, вложил в нее патрон, вставил обойму в рукоять пистолета и дослал патрон в патронник. Он предполагал это сделать на КПП. Большего он не хотел. Но для эффекта передернуть затвор хотелось. Сейчас ему стало ясно, что Людмилы на КПП нет и не было. Конечно, теоретически… Нет, не было. Капитан часто и слишком нежно прижимал к себе в танце Людмилу, не по чину. Пестов не обрадовался, когда ему стало ясно, что ее не было на КПП. Не обрадовался, потому что это ничего не решало. Главное, что ее ночью не было дома. Вот тебе за то, что из Москвы в часть возвращаешься внезапно. Вот тебе. Вот.

Какое-то время было тихо. Он понимал, что капитан сейчас названивает по инстанциям. «Инстанции» еще не прочухались со сна. Но вот завыла сирена. Видимо, капитан дозвонился до кого-то, кто смог принять внятное решение.

Из казарм, в которых жили солдаты срочной службы, почти сразу же раздался гул пробуждающейся массы людей. В казармах с офицерами запаса было тихо. Только одинокая полуголая фигура вышла из дверей и направилась в сторону туалета. Верхняя часть фигуры, то есть голова, недоуменно вертелась в разные стороны.

«Труп» Вани, лежащий у ворот склада, вдруг зашевелился. Ваня приподнял голову и посмотрел в сторону майора.

- Ах ты дрянь, - ругнулся майор. - Наверное, у Вани прошел болевой шок. Наверное, начнет стонать. А штангист свихнулся, того гляди стрельнет. Ах ты дрянь.

Ваня делал усилия приподняться. Они были монотонными и почти механическими. Его голова и левое плечо то поднимались, то опускались.

 

***

Никто не знал, что тревога настоящая. В казармах ругались, кляли начальство, но прыгали с двухэтажных коек и одевались. Из казармы не выпускали и к окнам, обращенным в сторону складов, велели не приближаться.

Людмила и Сергей дурачились в медпункте. Они уже не спали, их разбудил выстрел, но они оба не поняли, что это был за звук. Они приближались, играя, к самому интересному, когда услышали сирену. Сергей не обратил на нее внимания, он рисовал символ бесконечности на груди Людмилы. Получалось хорошо. А она вскочила, как ужаленная.

- Сереженька, надо бежать.

- Несколько минут ничего не решат…

- Надо бежать скорее, - она в прямом смысле стала выталкивать его на крыльцо, он едва успел собрать разбросанную форму. Он одевался на улице, а она заперла медпункт и в платье на голом теле, с бельем в руках, убежала в сторону своего жилища.

Сергей со стороны казармы услышал шарканье многих сотен сапог, потом разглядел знакомые лица и влился в бегущую толпу. В летнем клубе несколько раз провели перекличку и услышали еще один выстрел. Строжайше велели не покидать летний клуб, командиры рот были настороже. Впрочем, без утреннего туалета это было невозможно – не покидать. Те, кто покидал, из кустов приносили свежую информацию. Говорили:

- Один наповал.

- Нет, два наповал: срочника и офицера.

- Какой еще повал? Оба шевелятся.

- Что будет со штангистом?

- Каюк ему будет.

- Так вроде бы все живы.

- Пока. Пока еще живы.

- Так перестройка сейчас. Помилуют.

- По армейским преступлениям такого рода не милуют. Знаю достоверно.

У штакетника, которым был огражден летний клуб, появился шофер, когда-то привозивший генерала с красными лампасами. Шофер курил, опершись на штакетник. Галдеж прекратился, когда послышался непривычный звук моторов бронетранспортеров. Две машины проехали в сторону складов.

- Ого! А почему не танки?

- Броневичком загородят раненых от штангиста и увезут.

- У него карабин?

- Не только. Еще и пистолет.

- Откуда у часового пистолет?

- Ему майор бросил.

Из отдельных реплик складывалась такая картина: майор хотел унести раненого солдата от ворот склада с целью оказания медпомощи. Штангист не подпускал. Майор подошел к воротам с поднятыми руками, держа пистолет за ствол. Потом бросил пистолет в сторону штангиста, а тот в это время выстрелил.

- Дурак этот майор.

- Хм…

- Не мог бронетехники дождаться.

- А что за майор?

- Пестов.

- Как? …издов? – повторил свою шутку Бурмистров. Но сейчас уже не смеялись. Сергею показалось, что все в клубе смотрят на него. Он огляделся исподлобья – никто на него не смотрел.

Ждать было тягостно. Хоть никого никуда не отпускали, но новые подробности неожиданным образом появлялись. Вокруг говоривших образовывались плотные людские кучки. Плотность кучек менялась в зависимости от характера распространяемой в них информации. Опять появились бронестранспортеры, они направлялись в сторону КПП.

- Все, - сказал Бурмистров. – Скоро завтракать поведут.

Заболоцкий задумчиво погладил живот:

- Может, с обедом совместят?

Варин спросил:

- А где штангист?

- Хотел застрелиться из майорского пистолета. Приложил дуло к виску и промазал.

- Как так?

- Да в собственную голову разве попадешь?

- Замнут, как вы думаете?

- Не-а. Тут генерал-майор давно. Одних машин скорой помощи не счесть. А кэгэбэшников больше, чем нас всех вместе взятых.

Сергей под предлогом посещения кустов перемахнул через штакетник. Он вышел на асфальтированную дорожку и направился в сторону офицерского жилища. Совершенно непонятным образом перед ним очутился капитан, которого Сергей видел на КПП. Он спросил:

- Вы, собственно, куда?

- Я?

Капитан по-клоунски заглянул за плечо Сергея.

- Вы. Тут больше нет никого. Я проверил.

- Э-э-э…

- Кругом марш.

- Е-е-е…

Оказалось, что по территории части снуют группы незнакомых военных. Общение с ними не предполагало ничего хорошего. Сергей вернулся в летний клуб. Клуб неожиданно оказался пустым. Только с десяток фигур маячило в разных углах.

Кучерявый еврей, когда-то спрашивавший у генерала про комбижир, обрадовался Сергею:

- Ну вот! Хоть один из командного состава!

- Кто? Я?

Люди стали подходить к ним.

- Ты! Нам, отставшим, в столовку лучше идти строем. По одному переловят и вопросами замучают. Давай, строй народ.

- Да какой из меня командир, господа?

- Какой-никакой, а командир отделения. По должности здесь нет никого выше тебя.

- Право же… Ну, стройтесь. Прошу вас, в шеренгу по одному.

Еврей продублировал команду:

- Стройсь в шеренгу по одному! – увидев отлынивающего от построения Заболоцкого, он громко крикнул, подражая Бурмистрову: - Эй, фиг мамин, давай сюда!

- Я с вами не хочу, - ответил Заболоцкий. – Особенно…

- А ну, кобыла жеребая, в строй!

Заболоцкий встал. Еврей вдруг засомневался:

- До сих пор без ремня… Из-за тебя и нас тормознут. Ты был прав: иди один.

- А теперь не уйду.

До столовой дошли без происшествий.

 

***

Бурмистров после обеда раскололся. Он рассказал Сергею, откуда у него шрамы на ягодицах:

- Я этого штангиста понимаю. Даже не важна конкретная причина, почему он сегодня стрелял. Довели. При такой силище, какую он накачал, подчиняться хлюпикам – себя не уважать. Вот он в одиночестве на часах накрутил себя и стрельнул в первого попавшегося «деда». Меня забрили как раз в хрущевскую реформу. «Деды» бесились. Я у них был старшим по выключателю, день и ночь стоял возле него на карауле. Обращаться с ним нужно было по полной форме: «Товарищ выключатель, разрешите вас выключить! Товарищ выключатель, разрешите вас включить!» Однажды взбрыкнул. Ну, и сказали мне: «Не хочешь стоять, будешь караулить сидя». Вот и сидел полгода на битых бутылках голым задом.

Он курил «Приму» и сплевывал крошки табака себе под ноги.

– Библиотекарша, к которой ты бегал, жена этого Пестова? Я сам бегал за любой, кто даст.  Но из-за меня никто под пули не лез. Ты видишь разницу? Со мной только перепихнуться. А с тобой как бы надежда. Есть ли что в тебе, нет ли – другой вопрос. Но ты надеждой манишь. Ладно, я пошел в сортир, пока тебя там нет.

Бурмистров направился к туалету. Варин шел туда же. Увидев Бурмистрова, он остановился, в задумчивости постоял посреди дорожки, достал из кармана кителя аккуратно сложенную газету, переложил ее в другой карман и подошел к Сергею. Он стал говорить о том, о чем он только что думал. Будто просто включил громкую связь:

- Только любовь связывает, а не прессует…

- Простите, я не хотел бы…

- Ох, простите!

- Да ладно. Думал, что никто… А оказалось, что все обо всем… Да ладно! – Сергею стало казаться, что все думают только о нем.

- Любовь связывает, представляете? Будто у двух клеточек исчезают соприкасающиеся стеночки мембраны. Это чудо. Как ни странно, любовь позволяет остаться неспрессованным в любой ситуации, даже в нашей. Вы гениально сопротивлялись. Вы сказали: «Да ладно»? Тогда позволю себе чуть-чуть… Я так завидовал вам, когда вы спрыгивали по ночам с койки и уходили из казармы. Представляете? Я, примерный семьянин, которому действительно не интересны другие женщины, кроме жены, который в душе осуждает всех жуиров и донжуанов – вам завидовал. Это романтично. Так сперва я думал. В вашем случае не было похабства. Мне ситуация напоминала песню Высоцкого о двух автомобилях, помните? - Он сделал попытку пропеть и осуществил ее с большой фальшью: - «Будто знают: игра сто́ит свеч…» - Варин мог бы просто продекламировать. Конечно, петь – удовольствие, но заставлять слушать – уже садизм. Варин продолжал: - Вы были на сцене, а казарма партером. На вас был ореол геройства. Происходящее мне казалось романтичным. Потом я стал анализировать и пришел к выводу, что это было социальным протестом.

Сергей не прерывал Варина. Оказалось, что известно буквально все. Каким образом это получалось? Кто-то что-то увидел, кто-то что-то услышал, кто-то сопоставлял и анализировал, кто-то озвучивал – и чудесным образом информация оказывалась во всех головах. Степень ее искажения сейчас была не важна.

- Для меня это было пощечиной военщине, а в символическом плане – всему мировому милитаризму… - Он подыскивал слова. Не потому, что их у него не было. Просто с паузой они звучали весомей. - Видите ли, я экскурсовод. Я рассказываю людям о великом, понимая, что все великое состоит из подробностей. Понимаете? Нет великого как целикового явления, есть совокупность малых форм… Ох, простите, мне пора. Бурмистров уже ушел.

В казарме Сергей увидел, что Заболоцкий опять пользуется его зеркальцем.

- Дрянь твое стеклышко, - Заболоцкий кинул зеркальце на койку Сергея. - Одну дрянь показывает. Привыкло, и иначе уже не может.

- Да вы что – белены все объелись?

- Причем тут белена? Одну дрянь в твоем зеркальце видно.

- Купи себе свое.

- Э, нет. Тогда пенять не на кого будет.

«Нет, Бурмистров дурак, - думал Сергей, приводя в порядок койку. - Это с ним никто в сортир не пойдет. Он слишком лестно для меня обрисовал ситуацию. Слишком. Да и Варин нес пургу. Он пытался измельчить проблему. По его словам нет проблемы, есть проблемки. А с мембранами у него получилось великолепно».

 

***

Сергей осторожно прикрыл за собой дверь. Людмила металась по комнате, собирая вещи. Она мельком взглянула на него, запихивая в сумку черные мужские треники.

- А, это ты…

- Где Настенька? – он пристроился на корточках рядом с ней.

- Зачем она тебе? У Ольги в медпункте. Ты пока больше не приходи. То есть… Не пока – просто не приходи.

- Это не правильно.

- Не важно. Правильно, не правильно, а не приходи.

- Ты успокойся. Потом решишь.

Она заплакала, прислонившись к нему головой. Вот она всегда так: или держится за километр, или сразу прижимается, почти сливается с тобой.

- Я залезла в «скорую», меня не пускали, а я залезла. Медбратики меня особо и не тормозили. Так, ласково за локотки придерживали. Я коленки изодрала о бампер или что у них там… Он был в сознании, а я боялась, что он меня не увидит. Или наоборот хотела… Все вместе было: и хотела, и боялась. Так на коленках и подползла к нему – не потому, что виновата или чтоб он мягче стал, а просто там, в машине, не разогнешься. Да и быстрей на коленках… Задышала ему прямо в лицо шепотом, жарким щепотом – он даже дунул трубочкой. Ну, губы трубочкой сложил и дунул, чтоб остудить мои слова. А я то ли шепчу, то ли свищу горлом: «Прости, а?» Он улыбнулся. Не кисло улыбнулся, ему не до иронии с такой дырой в плече. Держит зло, не держит зла – не знаю. Но видела: не все в его душе порушено. Даже как будто крепче стало. «Зачем тебя туда понесло? Дождался бы бронетехники… А ты с пистолетом…» «Начхать на пистолет… Я Ваню… утащить…»

Я ему не поверила. Я никогда ему не верила, о чем мы вчера… помните? Не верила, и сегодня не поверила. Но это «не поверила» лучше, чем все остальное: я не поверила, что из-за Вани. То есть из-за него тоже, но если бы Ваню и не ранили, он все равно бы под пулю… понимаете? Он же специалист по огневой подготовке, он же не салаженок-штангист, он бы не промахнулся в свою голову.

И как только до этого додумалась, так сразу и поняла: он говорил правду, он полез туда только из-за Вани. Потому что он нормальный человек. Вы его Скалозубом прозвали, я знаю и он знает. Но ведь Скалозубы водили солдатиков под пули, Скалозубы родину защищали. А Чацкие только по балам и по бабам. Представляю, что у него всю ночь было на душе. Но для него начинать жизнь сначала – это такая ерунда, это набор пустых звуков. А куда девать уже прожитое, куда Настю? Деревцо взошло, листики вылезли – не запихнешь же опять все обратно в семечко, - они в последний раз сидели рядом на полу, прислонившись друг к другу. Из сумки торчали черные мужские треники. Они сидели, как старик со старухой у разбитого корыта. – Он нормальный в хорошем смысле слова, а мы с тобой… на всю голову в плохом. Нет, отчего же, я не против быть ненормальной. У нас в части каждая вторая с энтузиазмом говорит о себе: «Ах, я такая ненормальная!» Теперь не каждая вторая. Теперь, со мной, каждая первая. Но видишь, что происходит, когда ненормально. Он меня лишил права быть ненормальной. Я бы и без права… Но это уже не по-людски.

Сереженька, давай прощаться, я больше ничего не хочу… Нет, не так: я больше ничего не буду. Ты уже никогда не приходи. Ты же понимаешь, почему? Только не отвечай, прошу тебя, не отвечай. Вдруг ответишь «понимаю»…

 

***

А еще вчера он прибежал в библиотеку, чтоб договориться о встрече вечером, и с неистовостью прижал ее к себе, а она заслонялась от него раскрытой книжкой, держа ее перед собой:

- Вот… Давно хотела вам показать…

- Я сам посмотрю, что мне интересно, - его глаза и руки были бесстыдны.

- Нет, прочитай, что она пишет…

- Кто пишет?

- Роза… Роза Шанина, снайперша… Она погибла на войне. На ней только подтвержденных пятьдесят восемь фрицев.

- Так уж на ней...

- Вот послушай, - перебила она. - «На сердце тяжело, мне 20 лет, а нет близкого друга, почему? И ребят полно, но сердце никому не верит», - Людмила сложила книжку, прижала ее к своей слабенькой груди. - Представляете? Представляете? Вроде, про войну читаешь и о войне, а тут прямо о тебе и такими словами: «Сердце никому не верит». Видишь, как точно – будто в яблочко? Любовь-нелюбовь – это потом, сперва надо поверить. Тысячелетиями разгадывали тайну любви, а ответ вот он - в гарнизонной библиотеке, в воспоминаниях юной снайперши: «надо поверить сердцем». Не спрашивай, что такое: «сердцем». Это… это ключик. Может, это еще и не сама любовь, но без ключика никак. А самое главное: не бери, не бери, не бери меня взаймы. Я не рубль, столько же «меня» отдать невозможно. А ты ведь собирался? Сперва ведь собирался?

- Забудь.

«Мало ли как начинается, - подумал он. – Да и кто знает, что что-то начинается? Человек живет себе и живет, как обычно жил. И совсем не чувствует, что что-то начинается. Ну да – появляется новая женщина. Но ведь принципиально нового ничего не появляется, у нее все как у всех.  И вдруг чувствуешь, что она реагирует на тебя так, как никакая другая не реагирует и не реагировала. И ты видишь себя по-новому, и присматриваешься к самому себе – что ж в тебе такого, и понимаешь, что все как у всех, кроме того, что из всех женщин мира для тебя осталась только одна она, и ты при этом не обеднел, а сказочно разбогател».

- Ты знаешь, что я в разводе? – спросил он ее.

- Да, – она замерла, ожидая, что будет дальше.

Это было только вчера. Наверное, сегодня их слова полностью еще не растворились в мире. Наверное, они еще носятся где-то между землей и небесами.

 

24.04.2016. Вербное воскресение