Вера (Невечерний свет)
1.
Человеку свойственно верить. Вы только подумайте, сколько на нашей древней планете было и осталось по сей день всевозможных культов и религий, скольким богам поклонялись люди, чтобы оправдать высшим промыслом свои не всегда благовидные дела и поступки. Везде, даже на каких-нибудь богом забытых тропических островах разрисованные аборигены молятся под звуки тамтама обожествлённому страшному обгорелому пню. Поверяют ему самые сокровенные тайны, черпая из своих молитв надежду на будущее и уверенность в завтрашнем дне.
Люди верят. Даже самые закоренелые атеисты свято верят в то, что бога нет. Но, несмотря на это они устраивают демонстрации, до боли напоминающие крестный ход, помещают своих усопших вождей в мавзолеи, поют песни и гимны вместо молитв. И верят в светлое будущее, прилагая минимум усилий для его достижения.
Мои бабка с дедом родились в дореволюционной России. Они хорошо помнили те времена, когда в церковь ходили открыто, не опасаясь, что об этом узнают соседи и партийное руководство. Но несмотря ни на что бабушка всегда отмечала православные праздники — примерно так же, как Штирлиц праздновал день Советской Армии: чтобы никто не узнал и не догадался. И крашеное яичко на Христов день нам, пацанам, перепадало.
Я не помню, откуда в моей голове появились тексты молитв, но когда в девяностые годы взрослым сформировавшимся человеком я впервые открыто переступил ворота храма, то «Отче наш» я знал и был несказанно этому удивлён. Видимо тайком ото всех моя дорогая бабуля крестила меня, а затем вместо песен напевала над колыбелью священные тексты, которые невольно запали в детскую душу — как некая тайна, откровение, о котором нельзя говорить вслух. Во времена Советов многие вели себя так, будто находились на территории, временно оккупированной врагом, где было опасно не только свободно общаться, но даже думать о запретном. Странно, но иногда мне кажется, что глубоко законспирированный Штирлиц – это собирательный образ ушедшего в подполье нашего непобедимого народа.
Отец мой вступил в Партию на фронте, гордился этим и воспитывал нас с братом в духе атеизма. Но когда он однажды обнаружил на моей шее маленького смешного человечка, сплетённого из ниток и чем-то напоминавшего распятие, то его тревоге и возмущению не было предела. Как не было предела гневу гоголевского Тараса Бульбы, узнавшего, что сын Андрий предал свою православную веру и переметнулся к католикам.
Я, десятилетний пацан, конечно ни о чём таком не думал и вовсе не хотел огорчить самого близкого мне человека, который в тот день с омерзением и болью сорвал с моей шеи и выбросил жалкое подобие креста. Я совершенно искренне уверял его, что не верю в бога, что никто и никогда не обращал меня ни в какую веру и что… безбожие – самая истинная вера на Земле. Конечно, до последнего утверждения я тогда ещё умом не дорос…
Дед, некогда отмотавший срок в лагерях и исключённый из партии, не вмешиваясь, молча смотрел на наши разборки. Он прекрасно понимал, что за крест на моей шее отца по головке не погладят — объявят взыскание по партийной линии, сообщат в мою школу. А уж там постараются, чтобы я вырос правильным человеком – без перегибов и отклонений. Ведь говорилось с высоких трибун, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. А верующим там, понятно, делать нечего.
2.
По завершении вышеописанных событий у меня вдруг прорезался повышенный интерес к вопросам религии, которые были окутаны ореолом таинственности и запрета в нашей сугубо неверующей стране. Но бабушка к тому времени умерла, и поговорить на эту тему было не с кем. На глаза мне попалась книга Емельяна Ярославского «Библия для верующих и неверующих», на обложке которой крупными буквами было написано крамольное слово БИБЛИЯ.
Именно из этой книги, случайно завалявшейся в отцовской библиотеке, мне довелось узнать о существовании ветхозаветных святых и пророков. Опуская ненужную довольно язвительную критику, я упивался описанием их жизни, деяний и пророчеств. Библейская картина сотворения мира затмила для меня, подростка, сомнительное учение Дарвина. А красота и образность описаний древних авторов поразила моё разыгравшееся воображение широтой и откровенной эротичностью, начиная с родословных библейских героев, где прямо говорилось, кто от кого произошёл. Сейчас это кажется невероятным, но мы в то далёкое время были лишены всякого понятия не только о сексе, но и об эротике как таковой…
3.
Прошло время. Я стал студентом технического вуза в небольшом южном городке. Месяцы воздержания и зубрёжки в нашей общаге порой сменялись вечерами пьянства и откровенного разгула. Дело было в субботу накануне запретного для нас пасхального праздника, который так или иначе отмечался всеми. Только вместо молитв и песнопений в тот вечер мы купили дешёвого плодово-ягодного вина, врубили музыку и наслаждались жизнью.
Вдруг совершенно неожиданно на пороге набитой до отказа комнаты появился зам. декана факультета, от которого зависели самые главные блага студентов – общежитие и стипендия. Щелчок, запретная джазовая музыка стихла, и мы, напуганные до смерти, тощими тараканами прыснули в дверь, стараясь не зацепить, не дотронуться до освободившего нам проход усмирителя – бывшего сотрудника МВД, ответственного за дисциплину на факультете.
Выпитое вино, досада на то, что попался, что теперь придётся искать съёмную квартиру — всё это вытолкало меня на тёмные улицы спящего города и погнало по ним — куда глаза глядят. Я долго шёл, не разбирая дороги, и вдруг увидел… призрачное чудо, сказку наяву. На фоне разгоравшейся на востоке алой утренней зари где-то в глубине открытых дверей единственного на весь город православного храма мерцали свечи. Тихое стройное пение доносилось откуда-то из глубины веков, а очередь спокойно-умиротворённых людей медленно двигалась вперёд – к средоточию красоты и гармонии.
Впечатление было убийственным. Контраст этого прекрасного сосредоточенно-созерцательного мира с моей неустроенной, полной нелепых случайностей жизнью был потрясающим. Чувство невольного благоговения овладело душой презренного, загнанного в угол студента.
За ушами привычно заныло — хотелось курить, но пачка в кармане была пуста. Я подошёл к каким-то ребятам, стоявшим в сторонке, неподалёку от входа в церковь, собираясь «стрельнуть» у них сигарету.
— А сколько тебе лет? – задал неуместный вопрос худощавый парень, глядя на меня с некоторым превосходством и даже презрением.
Мой ответ не убедил его, и пришлось показать, отдать ему в руки свой студенческий билет. Но тут вдруг до меня дошло, я понял, что это, похоже, новая западня. Вторая за ночь!
— Так… студент значит. И наверняка комсомолец, — подслеповато щурясь на мою корочку, с видимым удовольствием констатировал парень.
— Попался! Вот дурак! Теперь, чего доброго, из института выгонят! – мелькнуло в моём почуявшем опасность воспалённом мозгу. – Ведь это наверняка проверяющие от горкома комсомола. Ловят несознательную молодёжь!
У страха глаза велики. Ловким движением я вырвал из рук комсомольского лидера свой студенческий и бросился к выходу – в темноту проходных дворов. Погоня была, но мне удалось скрыться. На этот раз повезло…
4.
Я рассказал о себе, о том, как нас воспитывали, отлучив от привычной для России православной среды. Сменилось несколько поколений советских людей, но вера наших дедов и прадедов, будто сорная трава сквозь асфальт, пробивалась к солнцу и давала новые и новые всходы в душах атеистов – безбожников во втором и в третьем поколении. Потому что за многие столетия учение Христа, его мораль прочно вошли в наш быт и даже в разговорную речь.
Мы, не задумываясь, говорим друг другу СПАСИБО, что означает — СПАСИ БОГ. Наш год разбит на даты христианского календаря – посты и праздники. И каждое ВОСКРЕСЕНЬЕ напоминает нам о том, что именно в этот день ВОСКРЕС наш Спаситель, который принёс в мир всеобщую любовь и гармонию. Ту самую, к которой всегда мы должны стремиться…
Вот уже двадцать с лишним лет прошло с тех пор, как пало единственное в своём роде государство безбожников, запрещавшее людям верить – во что бы то ни было кроме светлого коммунистического будущего. Сотни лет основанный на христианских заповедях раствор православия скреплял Россию, всех её жителей в единое целое. В СССР этот универсальный суперклей заменили другим, замешенным на крови, атеизме и интернационализме. Но он высох, не выдержав испытания временем. И построенное с его помощью государство благополучно рассыпалось на национальные составляющие – бывшие союзные республики.
Невозможно вернуть в исходное состояние разбитую чашу. Какой раствор сможет удержать от окончательного распада разбитую на мельчайшие осколки многочисленных племён и народностей нашу многострадальную урезанную Россию? Попытки возврата к древней дохристианской вере обречены на провал – не так много осталось в нас языческого. Десятки всевозможных сект христианского и прочего толка пытаются обескровить православие, увести к себе его исконную паству.
Государство освободило Русскую Православную Церковь от налогов в надежде на возрождение ВЕРЫ в народе. И пастыри наши – православные иерархи – в лихую годину должны на собственном примере учить людей, показывать народу образцы стойкости и аскетизма, вести за собой. Но, к моему великому сожалению, далеко не всегда так происходит. Нет единства, некому сварить клей, который мог бы на века скрепить рассохшееся от безверия тело огромной страны. Мы медленно плывём в нашем утлом судёнышке, вычерпывая бьющую из всех щелей воду. И совсем не думаем о том, что рано или поздно нынешний штиль может смениться бурей. И тогда…
Люди, граждане России! Пока не поздно, пока ещё есть такая возможность, мы должны найти идею, способную нас объединить! Но лучший выход – вернуть Православие, утраченное без малого сто лет назад. Иначе – окончательный распад и порабощение. Иначе – пойдём ко дну!