КРЕСТОХОДЕЦ

КРЕСТОХОДЕЦ

«Эх, ты, пьяница, чем ты хвастаешь?

Тем, что вѝна пьёшь беззакусочки?

Вина терпкие, вѝна горькие, вѝна сладкие, вѝна звонкие.

Вина терпкие – да изморюшка, вѝна горькие – из земелюшки, вѝна сладкие – да из зелени, вѝна звонкие– да из воздуха.

Что же пьёшь-то ты утромрозовым?

Вѝна звонкие, что извоздуха.

Днём беляночным – вѝна зелени,вѝна сладкие и ко времени.

Фиолетовый вечер хмурится,терпким морюшком да отжмурится, да отштормится, да отзыбится, позабудется, неподнимется.

И последние вѝна горькие вземляном котле тёмной тайною поит, потчует до краёв тебя и зовёт к себемать-сыра-земля.

Эх ты, пьяница!

Хвастай полночью, утромрозовым, днём беляночным, хвастай сумраком фиолетовым...

Пей же, пьяница, пей доодури!»…

И Костян пил. А когда емуговорили, что хмель – дело страшное для души и организма, он хихикал, шмыгалсухим носом и пьяно, нараспев, декламировал этот стишок, который когда-тонаписала его сожительница – трезвенная, но слабая духом женщина, которая любилаКостяна, когда он не пил, плакала, когда он был в запое, боялась его ругани ирукоприкладства, но бросить его долго не могла, потому как жалела да любоваласьмолодым поджарым телом, синими глазами да волной его русых волос.

В конце концов, она всё жерассталась с Костяном, но страдала долго: плакала в подушку и в каждом высокомхудом парне видела своего дорогого пьянчужку…

А Костян пил. И мутнел.

Мать устала жаловаться нанего соседке, Игнатьевне. А Игнатьевна сама гнала самогон, ей какая разница,что парень спивается?

Надоело ей раз слушатьслёзные излияния Варвары Сергеевны, она и говорит:

– Ну, чегой ты всёбалякаешь, балякаешь попусту. Вот ты настой водку на мухах, дай твоему Коськевыпить, он враз же пить бросит!

– Правда? – ахнула снадеждой Варвара.

– Вот точно тебе баю. Попробуй!

Та и попробовала. Набросаламух, поставила в тёплое тёмное местечко, а когда через месяцок Костян сталискать, чего выпить, она ему и дала водку на мухах. Выпил Костян. Мать дыханиезадержала: что-то сейчас будет?!

А Костян выпил, крякнул,сморщившись, а через минуту, отдышавшись, позвал:

– От так штука! Мам, несивторую!

Мать руками всплеснула ивоскликнула с досадою:

– От ведь! И мухи ж тебя неберут! Балбес питийный!

Пьяный Костян выпал из окнасобственного дома.

Пьяный Костян залез надерево и заснул на сучьях. А, когда проснулся, запутался в ветвях, и, медленноматерясь, долго пытался слезть на землю. В конце концов, рухнул вниз и вляпалсяв свежую коровью лепёшку.

Пьяный Костян в одеждезабрёл в пруд, опорожнился и пытался поплавать. Запутался в сетях местногогоре-рыбака, тоже пьянчужки, сопевшего после возлияния в травке на бережку, идолго сдирал её, будто паутину, сидя наполовину в воде, наполовину на суше. Несодрал, пополз домой, нашёл ножницы, около часа резал леску, порезал и себя, иуснул, пытаясь налепить на царапины пластырь.

Однажды майским утромКостян мучился с похмелья и искал, где бы выпить. Он уж было нацелился кИгнатьевне, зная, что у неё всегда есть самогонка или настоечка на ягодках илиберёзовых почках. Дошёл до её развалюшки и вдруг узрел какую-то странную толпувозле местной церкви, увенчанную флагами. Любопытство пересилило муки похмелья,тем более, что Игнатьевна, похоже, где-то пропадала.

Путаясь в траве, спотыкаясьна кочках, ругаясь вполголоса на неровности дороги, Костян добрался до толпы ипонял, что это такое, узнав здешнего священника и прихожан из числа тех, с кемон особо не знался. Это, похоже… как его… крестный ход.

Несколько священников впраздничных золотых одеяниях и сверкающих на солнце крестах творили служениеБогу. Вокруг них стояли не только знакомые сельчане, но и какие-то чужие люди.Ба! И некоторые местные пьяницы, привлечённые ко двору церкви необычайнымзрелищем, тоже здесь.

– Чего это тут? Толян,слышь? Чё это за собранье?

Пятидесятилетний Толян, щеголявшийрыжей щетиной и красными заплывшими глазами, ответил хриплым пропитым голосом:

– Не вишь, чё ли? Крестныйход… кажись.

– Откуда?

– Бают, идёт изВладивостока в Москву.

– Зачем?

– Да хто его знает. Вон уИгнатьевны спроси… Или у Славки Конюха, он у их вроде старостой. Вон он стоит.

– Пойду спрошу.

– Пойди. У тебя выпитьесть?

– Пока нету. Надо – найду.

Костян подобрался кстаросте Святославу Конюхову и тронул его за плечо. Тот обернулся.

– Ты чего? – прошептал.

– Чё за ход? – тихо спросилКостян. – Случилось чё?

Святослав вздохнул, но всёже ответил, отведя молодого парня в сторонку:

– Это Российское Афонскоеобщество и фонд «Андреевский флаг» организовали. Такие крестные ходы идут извосьми городов мира в Москву, как восемь лучей Вифлеемской звезды.

– Какой-какой звезды? – непонял Костян.

– Вифлеемской… Ну, ладно,неважно.

– А зачем? – не понялКостян.

Святослав вздохнул, но сталрассказывать:

– Это, понимаешь, как…дезинфекция такая. Вот идём мы по своей русской земле с чистым сердцем, с миромв душе, смиренные и плачущие о своих грехах, и тем будто Родину свою очищаем.Понимаешь? Здесь нет обычного времени. Оно исчисляется не часами, а переходамии привалами, встречами со святыми храмами и их прихожанами. Едят то, что всёлах подают добрые люди, спят, куда пустят, а то и вовсе в поле у дороги. Этоткрестный ход аж из Владивостока идёт.

Костян нахмурился в попыткепонять целесообразность такого странного мероприятия.

Святослав вздохнул. Чеговот ему скажешь, когда у него мозги затуманены?

– Зачем, это, они ходят? –спросил тихонько Костян. – Ну, походили б тут недалеко, а то – Владивосток, ух!

– Чтобы, знаешь, вместить всвоё сердце пасхальную радость… если ты понимаешь, о чём я толкую.

– Радость, говоришь?

Костян задумался. Он изовсех сил вспоминал, чувствовал ли когда такую радость – пасхальную. И былвынужден признать, что разудалый дурман, в котором он пребывал, даже с натяжкойне назвать пасхальной радостью. И он, действительно, никогда её не испытывал. Ачто надо сделать, чтобы её испытать?

Костян дёрнул Святослава зарукав. Тот отвлёкся от течения молебна и оглянулся.

– Чего тебе?

– Ты мне вот скажи, –зашептал Костян, – чего такого мне сделать, чтоб эту пасхальную радость узнать?

Святослав пожал плечами.

– Это в Бога надо верить.Молиться Ему, исповедаться священнику, чтоб он грехи отпустил – есть у неготакая власть, Богом данная. Поститься. Не пить, не материться. В общем, многочего. Не потрудишься – не возрадуешься. Ты вот пьёшь, ругаешься, под заборомваляешься, а весело тебе? Так бы, поди, глубже под забор и зарылся, чтоб никтоне видел, и в первую очередь – ты сам.

Костян поразился.

– Ну, точно мои идеи! –горячо зашептал он. – Как ты догадался?

– А чего тут догадываться?Это яснее полудня. А под забор ты хочешь зарыться, потому что не видишь длясебя впереди ничего. Грязь одна. А чтоб над грязью подняться, на заборопереться, надо над собой поработать. Так ведь лень. А, Костя? Лень ведь?

– Лень, – подтвердилКостян, понурившись. – И всегда выпить охота. Даже если только что выпил.

Святослав вздохнул.

– Ну, ладно. Ты слушай,слушай, что тут говорят. Может, чего на сердце и лягет, – посоветовал онмолодому пьянчужке.

– Ага, – согласился Костян.

Он стоял и старалсявнимательно слушать, о чём пели эти странные, непохожие на него люди, руководимыесвященниками и монахами. А когда дело пошло к концу, он, будто очнувшись,поспешил на заплетающихся ногах к монаху, стоявшему чуть в стороне от толпы икладущему поясные поклоны.

Костян перекрестился иухватился за край монашеской куртки. Иеромонах Роман удивлённо обернулся.

– Отец, отпусти грехи! Тоскуюя… Верующий я, православный. Костей зовут. Пью вот только очень много. Бог меняпростит как-нибудь, а? Ведь не безнадёжный… Но ругаюсь много. Но я исправлюсь,знаешь? Я хочу, чтоб сердце было чистое. Это можно? Чтоб ещё пасхальнаярадость…

Он всё бормотал, бормотал,повалился в ноги, и всё держался за чёрную одежду иеромонаха, как заспасательный круг. Отец Роман положил на его голову руку и ласково сказал:

– Ничего, ничего,Константин, встань-ка, встань с колен. Хочешь – поплачь, это хорошо – плакать огрехах, о никчемности своей жизни. Это начало твоего пути к Богу.

Костян встал, с удивлениемвытер мокрые глаза.

– Ты, Константин, ступайсебе и больше не пей.

– А невмоготу станет? –сказал, как простонал Костян.

– А невмоготу станет, такмолись Пресвятой Богородице и Господу Иисусу Христу. Знаешь, как?

– Не знаю.

– Господи, помилуй мягрешнаго.

Костян повторил пару раз ирадостно сказал:

– Запомнил! Хорошаямолитва.

– Вот и славно. Сноситерпеливо свои и чужие немощи, и всё тебе будет.

– И пасхальная радость?

– И пасхальная радость –столько, сколько сможешь вместить. Поверь.

Перекрестил его и пошёлвслед за уходившим по дороге в Москву крестным ходом.

Костян смотрел ему вслед ибормотал Иисусову молитву. Мать, Варвара Сергеевна, прижав руки к груди,наблюдала за ним издали. Толян, спотыкаясь, подошёл к Костяну и сказал:

– Ну, чё, пойдём выпьем?Мне тут Игнатьевна дала на опохмелку.

Костян не ответил, следя зауходящей по дороге колонной, несущей хоругви и чудотворную икону. Когдакрестный ход исчез за поворотом, усаженным тополями, Костян перекрестился исказал:

– Толян, ты это… материмоей скажи – я тут в странствие… пусть молится, не боится. Я за неё помолюсь,пусть не плачет.

– А ты куда?! – выпучилсяна него Толян.

– А я – туда, с ними.

Костя улыбнулся светло ибыстро, как мог, побежал вслед за крестоходцами. Стрекотали майские кузнечики…