До дембеля осталось...

ДО ДЕМБЕЛЯ ОСТАЛОСЬ…

В нашу часть уже прибыли новобранцы, поэтому штаб расписывал «Казахстанский резерв» в подразделения, из которых кого-то уже уволили. Так, сам не зная того, за время отсутствия, я «побывал» в сапёрной роте, в метеобатарее и, наконец, в Батарее Управления Части, без указания, как меня применять. Писарь, водитель, истопник или? Поэтому молодой сержант не понимал, куда ставить койку, как ко мне обращаться и, должен ли я с молодыми бойцами учиться выполнять команды «Отбой, Подъём», заправлять постель, выбегать по тревоге. В общем, чужие казармы, новые отношения, лица. Пошёл навестить родной взвод. Всё-таки полтора года вместе! Но. Одногодков уже уволили, дабы освободили койко-места. Зато «молодые» порадовали: передали подарок. Т.е. Майор когда-то приказал мне записаться в местную школу заочником. Чего время терять?! И так, тихо-тихо, изредка появляясь в школе, я закончил 11 классов почти отлично. Всего три четвёрки! Правда, директору школы почудилось, что не я приходил на экзамены. На это Саша Фатеев ему пояснил:
- Солдаты в армии растут, худеют или толстеют удивительно быстро. А волосы, то на солнце повыцвели, то стрижка «под ноль», или вообще исчезают. - Он демонстрировал личный глянец, и выкладывал новые аргументы. – Как сын директора школы (Крым, Керчь, Приозёрное), я не думаю, что в части есть добровольцы за него ходить в школу. Ой, не смешите! Вот я зашёл, потому что он обещал привезти мне что-то из. Плюс, в заочной школе учеников мало, а солдат у вас вовсе один. К слову, сейчас на особом задании Родины, - которое не разглашаю. Но, надеюсь, вы читали в газетах об успешном испытании новейшей ракеты? В общем, Министерство образования оценит подозрения ваши в рамках истины: «Торг здесь неуместен». А) Уровень учителей, это оценки учеников. Б) Не выдали аттестат, показали «мёртвую душу». В сумме, В) ефрейтору Александру Фатееву – мне поручено взять документ об окончании школы секретным специалистом, имя которого есть в классном журнале и экзаменационной ведомости. В чём и расписываюсь - читабельно!
Далее, не доверяя почте, указанный ефрейтор приказал молодым воинам вручить документ лично мне в руки. И, нотэ бенэ, раскрыть ещё одну новость! Дезертира, бежавшего из части, когда мы начинали службу, недавно нашли. В этой же школе! И мы встречались; он и работал директором школы! Теперь - в армейской психушке. Сам или с теми, кто поставил директором дезертира, успешно командовавшего школой 2 года, это мы обсудить не успели. Вошёл наш лейтенант. Блеснул новым погоном старлея, и:
- Что за смех, а драки нет?! Почему посторонние во взводе?
Молодые сразу же испарились. Мы не обнимались, но я поздравил его. Он что-то начал рассказывать, но беседа не клеилась. Вопрос, когда уволят меня, занял все мысли. Даже не помню, виделся ли с майором. В Батарее управления меня в наряды не ставили. Бегал, выпрашивал бумаги для поступления после армии в университет. Но в строевой части никак не могли решить, в каком подразделении мне должны писать характеристику? Будто чек в банк просил!
Как пример молодым, - внешне, морально или технически «казахстанский резерв» выглядел, как бельма на оба глаза. Деды, облачённые в выгоревшее обмундирование, к технике не выходили, зато крепко сели «на синьку» (особое вино производства ПГТ Березино). Зампотех бушевал: «Не сдадите технику в должном порядке, не подпишу список на дембель». Ну и, чтобы не попасть в эти «ножницы»», я обратился к комбату: «Пойду дедовские машины готовить; только в список внесите!» Он разрешил, обещал. Но вдруг мне выдали зимнее дополнение к форме. От этих «качелей» голова пухла!
Наконец, на завтра, 19 ноября, День ракетчиков и артиллеристов, объявили общее построение. Наш день, должны увольнять! И деды по традиции начали выклянчивать или отнимать у молодых новые шинели, шапки, ремни, сапоги, - будто собирались дома гулять и жениться в них. А я отутюжил всё своё старое. Подшил воротничок, вычистил генеральские сапоги, но вспомнил слова Николая: «Не дразни гусей!» И потопал на склад. «Прости!» - в душе сказал генералу, и его дары поменял на кирзовые сапоги. Всё. Спать. Но в углу шумели деды. Дескать, часть взорвут, если их не отправят.
Утро. Подъём! Построение. Дождь, ветер. Полковник Рожков (Виктор Гаврилович) всех поздравил, рассказал о ракетных войсках, и объявил: «Увольняемые в запас, выйти из строя!» Деды вышли! И я напомнил комбату: «Разрешите, товарищ майор?» А его качает, как парусник в шторм! Отмечал, видать, без перерыва на сон. Я опять:
- Вы же обещали!
Он. - Стоять!
Я. - Так за мною машина не числится, но я же корячился в гараже! Как стоять?
Он. - Смирно стоять!
И вдруг толкает меня лейтенант; единственный, кто решился написать характеристику. «Давай выходи!» А майор за своё: «Отставить!»
И тогда лейтенант попёр на него: «Чего лезешь! Пенделя дам! Парень хочет в университет поступать, а ты…»
Я удивился храбрости лейтенанта, а он опять: «Бегом! Приказываю! Он всё забудет, хоть морду ему набей! Иди, а то пенделя дам!»
Лейтенанта так и называли: Пендель. Маленький, шустрый, худой. Никогда не матерился! Пендель (пинок, поджопник) был признак его высшего гнева. Я и врубил строевым шагом, когда командир бригады уже спускался с трибуны.
Он пересчитал нас в шеренге, и обращается к строю.
- Товарищи командиры, вы забываете о боеготовности части! Приказано увольнять не больше 15 человек. А здесь 18.
- Понятно, - подумал я и пошёл в строй. А он мне:
- Далеко направляетесь, рядовой?
- В строй!
- Почему без команды?
- Вы оттуда считали, а я 18-ый.
- Отставить! Солдат думает, когда командира убили. А я пока жив!
В строю засмеялись. Шутка начальника – приказ: смеяться.
Я вернулся в шеренгу. Полковник продолжил осмотр. Остановился напротив. Смотрит в глаза, иронизирует.
- Домой нарядились?
- Как прикажете, товарищ полковник.
- А на сверхсрочную прикажу?
Я молчу.
- Ага, по Уставу подшился; погоны без дурацких подкладок.
Молчу.
- И шапка старая.
Молчу.
- И шинелка родная.
Молчу.
- И ремень. И сапоги. А где генеральский подарок?
- Сдал на вещевой склад. Не уставные, товарищ полковник!
- А это. Ну-ка, шинелку раскрыть!
Я расстегнул. Нет шарфа, радует старшину на складе. Смирно стою, смотрю в глаза; но мои опять потекли от ветра и напряжения.
- Вот! – будто обрадовался полковник, и обернулся к строю, что позволило мне быстро стереть слёзы. – Вот пример: рядовой Дорман на команду «Прекратить разговоры!» всегда отвечал «Я же молчу!» А сейчас просто молчит. Плачет, но молчит! В своей форме, без всяких пижонствований (так и сказал). Значит, солдат службу понял?! А эти? – Комбриг пошёл вдоль шеренги. – Один не брит! Здесь дух, как из бочки с гнилой капустой! Тут новая шапка, ремень, шинель! Деды, - мать! Мародёры! Ну-ка, Дорман, сколько я насчитал?
- Три, товарищ полковник.
- Вот они и потопают. Шагом марш в строй! И не ворчать!
Деды потопали.
- Бригада, смирно! – скомандовал он. – Увольняемые, шагом марш на трибуну! По прохождению подразделений, в которых служили, отдавать честь! Колоны напра-во! К торжественному маршу! Оркестр! Шагом марш!

Так вышло, что почти в каждом подразделении я побывал, начиная с оркестра, шедшего под трибуной последним. Рука моя затекла, глаза плакали. Шевельнулся, смахнул слёзы. А стоял я недалеко от комбрига.
- Ага, Дорман, - сказал он негромко, - а я вот не рыпаюсь!
Каждому своё, подумал я, и вздохнул.
- Кстати, - он будто вспомнил, - генерал привет передал! Я думал, придётся отдельно тебя вызывать если не выйдешь.
- Спасибо, товарищ полковник! И Генералу, и Пенделю, - он меня вытолкал.

Потом всё бегом! Обходной лист: библиотека, автомат, вещсклад, кухня, зампотех. День пролетел! А штабист, старлей в «Расчётном отделе», вроде бухгалтера, отказал.
- Конец дня! И в списки ты не внесён! Не готово.
То ли крови хотел попить за былое? Хотя и так всё просто: чем больше меня опекал майор, тем больше офицеров или солдат меня ненавидели. Можно и другие причины найти: рост, сила, оптимизм в любых обстоятельствах; но это сейчас не важно. Важно, что я сдержался; даже не напомнил, что сам комбриг приказал уволить меня. Попросил:
- Только билеты! А деньги (суточные, рублей пять) не надо. Но ведомость подпишу. За дембель выпьете! Я и постель уже сдал! Не в штабе же спать!
Билеты он выдал. Я побежал прощаться. Деды, конечно, ракет не взорвали, из автоматов никого не стреляли; в пьяных слезах и непрерывном мате стакан мне суют: «Подфартило!» Но я лишь мельком им напомнил: советовал выйти к машинам. Да и работы там, с гулькин нос. В гараже полно молодых: только командуй! Машины помыли на мойке, наращенные борта раскрутили, кабины соляркой натёрли; блестят, как… И диски колёс подкрасили. Спишут, не спишут, а по уставу дай лоск, выровняй ряды по верёвочке; машины взгромозди на колодки. А если придёт приказ снять с колодок, снимай. И, к слову, синячить тоже можно было в кабинах, - не на глазах у всех.
- С фартом не шутят! – так сказал я. Извинился, не пил.

В 23.15 уходил на Одессу поезд. Это - после отбоя, поэтому на станции должен быть офицер. И надо же! Старлей бухгалтер! Но уже в крепком подпитии. Вдруг, - а он мне по грудь, - оттолкнул меня от вагона и слюной брызжет:
- Ты этот бардак затеял! Ответишь: за все полотенца уплатишь! Спать - на губе, а утром посмотрим.
Ладно. Стал я в сторонке, вулкан в сердце гашу. Только вещмешок на спину закинул. Привычка такая: руки освободить. А бардак, как сказал старлей, в полном разгаре! Таков ритуал: перед входом на лестничку поезда выпить стакан вина и, как о половик вытереть сапоги о солдатское полотенце. Что и делали дембеля. А учудили, по сути, музыканты, с кем я начинал службу в оркестре. Парни из Николаева: Витька Урес, Лёха Захаров, Ваня Храпатый, Валера Алексеев, Игорь, - не помню всех. Они украсили праздник! В строю с новыми музыкантами, в слезах, от души дуют «Прощание славянки». Потом отдали молодым бригадные трубы, прыг на полотенца, и в поезд. Мне машут, зовут. А что делать, показываю, старлей не пускает! Зол! Молодым, до присяги наказание не положено; сбежали с отбоя, и ладно. И чем больше ребята его упрашивали, тем упрямился больше.

Поезд свистнул, крутнул колёсами. Старлей обернулся ко мне:
- Собрать полотенца! Марш, на гауптвахту! - И расстегнул кобуру пистолета.
И тогда я его подхватил под мышки и нежно убрал с дороги.
- Всё, - говорю, - мой черёд! И лучше не дёргайтесь; качает вас, а тут колёса. Мало ли. – Выхватил из шинели полотенце, бросил под сапоги, вскочил в вагон.
А старлей орёт: «Достану тебя!» И пустым пистолетом размахивает (боевые патроны выдают только на патрулирование).
Ну, думаю, будем посмотреть. Бог не выдаст, свинья не съест. Ввалился в вагон, а там уже пир горой. Кто с ужина прихватил пару кусочков хлеба и жареной рыбы (хек серебристый, мороженый), а кто прикупил в путь-дорожку что-то из магазина. Кроме того, ехала в поезде директор Березинской гостиницы, с сыном. Вовка в Одесский техникум поступил. Они мне, как родня. Ещё с тех пор, когда родители впервые приезжали меня навестить. А какие туристы в нашей дыре! Пуста гостиница, скучно. А батя мой, общительный, пьющий. На этой волне – пир дня на три, наладилась крепкая дружба. Вовка, когда поступал, жил у нас дома. А я в гостиницу заходил в увольнениях, что-нибудь починить или просто, как к тётке. В общем, ясно, что ужин наш состоял не из хека? Тётя Паша – душа нараспашку, всегда при запасах: жаркое, битки, самогонка. Полгода не виделись, плюс, дембель!
- Когда приехал? Почему не сказал?
- А кто знал? Как приехал, из гаража не вылазил. Без увольнений!
- А мы думали, что тебя из Казахстана отправили.
- Ага! Хорошо ещё, что там не бросили.
Я рассказал, как меня «отправляли». И так, слово за слово, поели, выпили, - я только каплю. А на угрозы старлея (этот концерт все видели из окон), «пригубив» пару стаканов «горячего», тётя Паша сказала: «На хрен соли насыпет! Дембель есть дембель! Если чиво, Мочалову стукану! И до Рожкова! Во! И жонке евойной калитку открою, кудысь ейный клоп на самогонку захажуе. Уж вона ему без пиздулета яйцы пообрывает!»

Проснулись в Котовске. Стоим 2 часа. Солнце, тепло! Сошли на перрон. Музыканты тоже спросили «за Казахстан». Я рассказывал, в красках. Хохочем до слёз! Вырвались! И вдруг, от станции подбегает к нам краснопогонный майор. Дескать, он комендант Котовска.
- Шумим! Почему мундиры расстегнуты? Кто сопровождает? Всех на губу!
Ну, естественно, мы застегнулись мигом, смирно стоим. Витёк Урес (погоны сержантские) за всех извинился. «Разрешите вернуться в вагоны?» Майор посмотрел наши погоны. У музыкантов лиры, у меня, по БУЧ, - артиллерия, пушки. И спрашивает:
- А кто есть тут из химиков?
Переглянулись. Урес пожал плечами.
- Не видели. Может уже сошёл!? Разрешите идти? – повторил.
- Идите! Но химика задержать и ко мне!
Мы пошли. Урес сквозь зубы:
- Сука-старлей настучал! Смекай, у тебя на шинэлке молоток и ключ: химвойска. Он знает тебя, как химика. Но не сцы, не сдадим! А шинэлку обделаем. У меня есть запасные лиры. В крайнем случае, ты же в оркестре был; вот и дунешь ему на моей трубе.
И тут мне бы молчать! Но сорвалась чека на терпении! Разворачиваюсь к майору и прямым текстом:
- Чего домахался? Мы - дембель, гражданские люди! Химики, пирики – отстрелялись! И не хрен врать! Здесь комендант – чёрный погон: химик. Я таких как ты клоунов два года возил, насмотрелся! Так что, сам лови химика! А мы уже не в шестёрках! Вали давай!
Майор остолбенел! Запутался в красках лица, ищет кобуру на портупее. Ан нет кобуры, - не в наряде он явно! Вот и расстроился…
- Да я тебя, мать-перемать, рот-позарот, сейчас. - И побежал в здание станции.
Мы в вагон. Музыканты бледнеют:
- Загремим с тобой под фанфары!
- Ладно, не дёргайтесь! – их успокаиваю, а у самого в голове кипяток. – Если что, не знаете вы меня! Из чужих. Химик, не химик. В каком вагоне? После базара куда-то туда побежал. А я что-нибудь. Что за хрень, фанфары в трёх часах езды от родного дома!
Смотрим в окно, молимся, чтобы поезд поехал. Нет, гад, стоит. Урес шинэлку мою колупает, меняет эмблемы. А из здания станции уже бежит майор с патрулём, человек пять. И, конечно, к вагону нашему. Пошла жара!
- «На десять тысяч я рванул, как на пятьсот!» - подпеваю себе под нос, - но «Врёшь, не возьмёшь!» - Бегу по вагонам, думаю. На верхние полки не спрятаться, заглянут в первую очередь! Впрочем, это их тоже задержит. В крайнем случае, до конца добегу, на другую сторону спрыгну, а там залягу за шпалами. Поезд пойдёт, они выпрыгнут. И тогда я, будьте любезны, рвану… не отстану. Нет в беге мне равных!
Сквожу ещё через пару вагонов. И вдруг, в последнем: ёмаё, какие люди! Сержанты-лётчики! Этим поездом только из Арциза могу ехать, где стоит их учебка. И лейтенант вроде знакомый! Мы с майором моим там инструктаж по химподготовке давали. Как надевать противогазы и химзащиты, как быстро снимать, если напалм на тебе горит; куда и как падать при атомном взрыве. Полный комплект! Ну и лейтенанту какому-то майор дал ведро с напалмом держать, на меня мазать, а потом поджигать, чтобы «в натуре» показал нужные действия. Тот лейтенант, не тот, - это пусть он уже вспоминает. В любом случае, на инструктаже он должен был быть! Рискну! Ну и - к лейтенанту: напоминаю, как в учебке он меня «жарил». И прошу:
- Спасайте, голубые погоны! Краснопогонник (их все не любят) вдруг примахался, что солнцу радуемся, дембелю. Я и напхал ему! А он теперь с патрулём. Дайте в багажник залезть, под задницы, пока поезд пойдёт. Слово даю, не чихну, ни пукну!
Они вроде и согласились, но багажники показали: забиты по кромку. Их путь куда-то в Сибирь, вот и нагрузили. Тогда смотрю, один сержант воротничок подшивает. Я к нему: «А давай я!» Скидываю мундир, бросаю на багажную полку, за вещмешки, хватаю его гимнастёрку с голубыми погонами и, для полного шарму пилотку прошу. Лётчик буду!
- А без кителей, товарищ лейтенант, мы, как из одного курятника! И я в синей футболке!
Пока лейтенант размышлял, я втиснул свой зад между крылатых, сел пониже, чтобы ростом не выделяться; иголкой машу, как белошвейка. Тут и майор прибежал, кричит:
- Где артиллерист? Дальше ему бежать некуда!
А лейтенант, от скорости разворота событий, вовсе утратил речь. Сдаст, не сдаст? А! Я голову наклонил пониже, будто нитку хочу откусить, и сам отвечаю, но волжским басом Шаляпина.
- Здравия желаем, товарищ майор! Тут все лётчики, технари. Чужих нет. И плацкарты забиты, сесть толком негде! А вы туалеты проверили, вдруг там он закрылся?
Ага! Майор оживился.
- Лейтенант, взять у проводника ключ. Проверить туалет! И что тут мне за футболки! Где уставное бельё? Пораспустились мне! Возьмите сопроводиловку и, за мной! - Пошли они к проводнику, а я – басом – вдогонку:
- Не волнуйтесь, товарищ майор! Организуем, выход блокируем! Поймаем.
Услышали, нет? Главное, - пока они зашли к проводнице, я за спинами просочился и - полный назад. Лейтенант не дурак, признаваться, что скрыл «преступника», но кто знает!

Иду в спортивной футболке не спеша по вагонам, посвистываю. Патруль на перроне выходы контролирует, но через окна им не видны мундирные брюки. А у меня ухо торчком! Слышу, за спиной бухают туалетные двери. Значит, ещё манёвр надо придумать, если поезд, собака, не тронется в путь. А что? Время покажет. Пока к проводницам присматриваюсь. Все явно на взводе после прохода ретивого гром-майора! Ясно, теперь ни одна у себя не запрячет. Но, как на фарт, в последнем – первом вагоне проводницу всё-таки спрашиваю:
- А шо в таком беспокойстве, мадам? Или у вас жениха увели, или генерала убили?
- Ой, скажите, жиниха! Да тут этого уси знають; завсегда, как жинка дома натаскает за чуб, так сразу в буфет, а потим на пирон бежит, солдатов ловить! А тут, говорять, резвый попался, да рожу ему и начистил. Вот он всех и шерстит, командироваит…
- Как начистил? – я удивляюсь. – В окно вроде смотрел…
- А можэ и не начистил, може ему с «белочки» так показалось?!
- С белочки или зайчика я не знаю, но грюкает сзади, туалеты он проверяет. А вдруг в вашем засел? Начальству сразу доложит, что спрятали! Лучше проверить. Помочь? - А сам смотрю, ключ от купе лежит у неё на столе.
- А вот я сейчас! – разгорелась мадам и, прихватив кочергу возле «Титана», ринулась в туалет. – Если что, ты стой тута!
- Ага! – заверил я. А сам к ней в купе. Закрылся, дышать перестал; к стенке прильнул, чтобы снаружи меня не увидели. Слышу, вернулась она из туалета, дёргает ручку двери в проводницкую. Матернулась и проводнице-соседке через вагон кричит:
- Лююууб! Мой ключ у тебя? Мэни сквозник тут захлопнул!
А та отвечает в голос:
- Ой, лопну от смеху, слезой изойду! Та твоя отроду нараспашку, но завсегда кто-то в норке; сквозняк не бувает!
- Да не чуди, балаболка, можим подумать, что твоя на простое! Иши ключ!
Через минуту соседка кричит:
- Нема!
- И чё теперь?
- Та ничё, к старшому иди! Сквознячок враз заткнет! Евойный вездеход завсегда наготови!
Слышу, моя мадам грохнула ногой в дверь, матернулась и…
- А де иво чичас носит?
- А де. Иль Лидке в седьмом сквозняк затыкает, или бегает за армейским дурылой.
Сижу в купе, давлюсь от смеха, и молитву изобретаю!
- Дорогой поезд, сучий потрох твой, едь, падла, пока она у старшего вездеход не взяла! - И надо же! Через минуту поезд поплыл! Вижу, майор соскочил, бежит красномордый до первых вагонов, где туалеты ещё не проверил. Окна сверлит глазами: ищет химика с артиллерийским уклоном! Я и не выдержал: две дули в окно показал.
Потом открыл дверь, пошёл к лётчикам за мундиром. И проводницу встречаю.
- Ну, чё? Я там стою, стою. Партизана надыбали?
- Та какое! Мою дверь захлопнуло, я и пишла за виздиходом.
- И как виздиход, сквозняк устранил?
Она раскраснелась.
- Ёй, слышали? Та то Любка всё, балаболка!
- А мне что, жалко! На здоровье! Главное, видел я: дверь ваша отхлопнулась, ключ на столе. День какой-то сегодня: там белочка, тут сквозняки двусторонние. Или всё со вчерашнего? – я щёлкнул пальцем по кадыку.
- Та нии! Ёй, тожи вы кажите, - отшутилась она и в свой вагон побежала.

У лётчиков я раскланялся! Достал свой мундир.

- Хлопцы, - говорю, - а давайте я вам на память значки подарю! У меня всё первого класса!
- Да ладно, - смутились ребята. – Сами заслужим.
Только лейтенант хмурый сидит. Я к нему.
- Ну, как было?
- А, всё равно в сопроводиловку накатал, сука, что мои не по форме.
Это расстроило.
- Простите, товарищ лейтенант, из-за меня он нагрянул.
- Да ладно. Вспомню, как ты танцевал под напалмом, своя шкура горит. И часто так?
- Ну, как. На всех показухах. Сначала секунды считал. А потом - рабочий момент. И опыт секретный пришёл! Дарю забесплатно; за долг вам! Слушайте, пацаны, и солдатам подскажете! Химзащиту получите, ручкой от ложки все дырки расколупайте. Шпиньки будут в дырки сами влетать! Но лучше, желаю вам без поджарки!
- И тебе, дембель. Домой - без приключений. А куда ты пропал, где запрятался?
- Да проводница со сквозняком в купе пропустила и не заметила.

В нашем вагоне музыканты глазами захлопали, будто из ада вернулся. А тётя Паша стукнула кулаком:
- И не сумлевалася, шо банду ту взуишь! Правда, Вовка? Вот, как налила на двоих, так и загадала: колы злыдни тибя захловлють, вовек в рот ни капли! А потим думаю: нэ така ты сволочуга, чтобы в старости тётку ридну ликарства лишить! Так, Вовка? И ото: в Казахстани нэ сгынул и тута, як Колобок! Ну, дай Бог в дом войты! – Она подняла стакан.
- Не, тётя Паша. И вправду, черти охоту на меня объявили. Вы, лучше, как только Вовку в учёбу наладите, сразу к нам. Дома я с вами лизну, а батя с братухой поможет. А сейчас меня что-то валит на сон! Набегался...

Одесский вокзал знаменит: поезд приходит или уходит, - марши звучали! И вот мы вышли под марш, воздух хапнули, прощаться начали.
- А вот хлопчики вам! – Тётя Паша сунет в руки бутылку Шампанского и пару бокалов. - Доихали, можна прынять! С бутылки той по глотку, а традыцую рушить низя.
Сама она поймала носильщика: свистнула, как соловей-разбойник, только без пальцев.
- Та стий же чертяка (татарская, - добавила тихо, для нас)! Попру на горбу, нема табе толку! А трояк кармана нэ рвэ! – Сумки загрузила и… до вечера!

Коротко поясню! Тётя Паша наизусть читала Есенина, Пушкина, но прикидывалась. Речь коверкала так, - не повторить, язык поломаешь. А пела! Всё из Клавдии Шульженко, - глаза закрой, не отличишь.
- Ну, низя, так низя, - говорю я ребятам, бокалы даю, открываю Шампанское. Без треску, без брызг, чего добру пропадать! Налил и говорю пацанам:
- Простите, что было. Теперь, дома! Нет химика, нет артиллериста! На мундире и шинэлке лиры блестят! Да меня тут каждый мусорник спрячет! Адрес знаете, заезжайте. А пока, за Одессу! – Тут я оборачиваюсь к вокзалу, бокал тяну к надписи наверху: ОДЕССА, и… оцепенел. Патруль в пяти метрах. Лейтенант, четыре солдата, - прямо к нам. Достали! – думаю. Но руками развёл, а язык сам лопочет:
- Поклон воинству Краснознамённого Одесского гарнизона, от дембеля одессита! Так сказать, из дальних странствий возвратяся! Пьяных нет, буянства нет, позвольте и вам предложить! Тут всего-то лизнуть, по традиции! Товарищи не хотели, это я их подбил. А Шампанское - тётка одна подарила. Как отказать! Выпейте, говорит, сынки, чтобы и мой к сроку вернулся. Дай Бог, отслужит по чести, и орденов не меньше вашего поимеет. – Здесь я на свои «ордена» показываю. А патруль, будто не видит, мимо идёт. Только лейтенант говорит:
- Не чуди! Стоишь, сам распиваешь! Лучше топай без приключений!
Я замер и отмер одновременно! Как сам? Обернулся, нет пацанов! Бокалы, в метре от моих кирзовых, а их нет. А лейтенант напоминает:
- Рядовой! Ты хоть тромбон свой не забудь! Только лиры домой донесёшь. А инструмент дорогой, я в школе играл.
Я смотрю, ёмаё! Пацаны патруль увидали и с такой скоростью отступили, что Захаров Лёха именной тромбон позабыл!
- Спасибо! – кланяюсь патрулю. - Наша дудка!
А у самого дыхание - на слезу давит.
- Стой! – кричу носильщику. – Стой! Ставлю на тачку бокалы. – Давай, чтобы я больше не нервничал! Мне один, тебе другой. Денег нет. Шинель подарю, бутылку отдам и бокалы. Только быстро к стоянке такси! Парни хотели машину взять до Николаева.
Он и повез меня, прямо к машинам. Но парней не видать.
- Ладно, - говорю, - я на такси не поеду. Хватит экспериментов на транспорте! Мне по Пушкинской до Дерибасовской, а там и моя Льва Толстого! Всего бега, душу согреть.
И побежал. Вещмешок полупустой на спине, тромбон наперевес. В вещмешке, старенький фотоаппарат «Смена», и плёнки, что за службу отснял. Пара ракет, что химик завсклада списал, на случай салюта с друзьями. Электробритва. Всех заданий, Лёхе отбить телеграмму, что тромбон у меня. А остальное армейское, в сердце и памяти. Авось пригодится!

Наум – Валентин Дорман. Восстановлено 1 апреля 2013 года.